Тоска по дому - [75]

– Что?

– Клянусь тебе. После операции Авраам совсем свихнулся. Я говорила тебе, что Джина приводила к нему экзорциста? Похоже, не очень-то он ему помог.

– Погоди. А ты где была в это время?

– Сидела с Лилах. А потом пришла Сима и позвонила в полицию, потому что этот араб начал вынимать у них кирпичи из стены.

– И полиция приехала? – спрашиваю я, слизывая с верхней губы случайную каплю воды.

– Если бы только полиция! Кого здесь только не было! Сначала прибыли полицейские и поднялись вместе с Симой наверх, к Аврааму и Джине, а через несколько минут, раздался выстрел.

– Выстрел?

– Не паникуй. Никто не пострадал. Просто один из полицейских случайно выстрелил. Но сразу после выстрела сюда заявилась вся округа, ты не поверишь! Они орали, как на демонстрации. А под конец подтянулась даже съемочная группа с телевидения.

– А как на телевидении узнали, что надо послать съемочную группу?

– Не знаю. Но приехали они довольно быстро. Может, сегодня это покажут в новостях.

– А ты что-нибудь фотографировала?

– Да где там! Я же все это время торчала внизу, с Лилах, а она беспрерывно плакала, и мне приходилось ее успокаивать. Чего я только не делала, разве что не пыталась дать ей грудь. Но ты не волнуйся, для дипломного проекта у меня уже есть идея.

Она закрывает воду и просит подать ей полотенце.

– Так что за идея? – спрашиваю я и отхожу в сторону, чтобы освободить ей место.

– Связаться с арабами, которых изгнали из Кастеля в сорок восьмом году, – говорит она, – и предложить им сфотографироваться всей семьей на фоне дома, в котором они жили. С табличкой на двери, написанной на иврите. Здесь же – бельевые веревки, на которых сушится белье военного образца, какое выдают выпускникам офицерских курсов. Арабы будут позировать как на классических семейных фотографиях, возможно даже, я попрошу их улыбаться, для большего драматизма. Что скажешь?

– Восхитительное тело, – говорю я, глядя на нее голую. У нее такая гладкая кожа…

– О моей идее, – говорит она, несильно хлестнув меня мокрыми волосами.

– Очень мощно, – искренне говорю я. Но тут же добавляю: – Вот только насчет улыбок у меня есть сомнения. Это может выглядеть цинично.

– Верно, – говорит она, протискиваясь мимо меня, и идет в спальню. – На всякий случай сниму их и с улыбками, и без улыбок. Посмотрим, что будет лучше.

– Подожди. Ты не все рассказала. Что в итоге стало с этим арабом, который работает у Мадмони?

– С ним все плохо, – кричит она, и ее голос звучит глухо: видимо, она как раз сейчас просовывает голову в спортивную майку. – Цепочку у него конфисковали, а его самого арестовали. Хотя вряд ли он опасен… Ты бы его видел! Он старик и всего-то хотел посетить дом, в котором когда-то жил. Даже Сима в конце концов его пожалела.

Пока Ноа одевается, я думаю об этом рабочем и вспоминаю: когда наша семья перебралась в Иерусалим, мы спустя три месяца должны были переезжать на другую квартиру на той же улице. Не знаю почему. Что-то связанное с договором аренды, если я правильно понял разговор родителей на английском, которым они пользовались в подобных случаях. Так или иначе, мы упаковали все в ящики, завернули в газеты стаканы и стали дожидаться братьев Хен, перевозчиков, которые на самом деле были не братьями, а отцом и сыном.

Через пару недель после того, как мы устроились на новой квартире, я возвращался из школы домой и, задумавшись о своем, машинально пошел в старую квартиру. Здания были похожи, и я нырнул в подъезд, ничего не заподозрив. Медленно поднялся по лестнице на второй этаж. Может быть, я даже напевал про себя песню группы «Ти́слам». Толкнул дверь, которая когда-то была нашей, и просто вошел. Новые жильцы практически ничего не изменили в квартире, и старый коричневый диван, который мы оставили, стоял на том же месте в гостиной. Я все еще был погружен в свои мысли, и окружающая обстановка показалась мне достаточно знакомой, я бросил сумку у входа, как всегда это делал, крикнул: «Привет, мам» – и рухнул на диван. Вдруг из кухни появилась незнакомая женщина в фартуке и изумленно на меня посмотрела.

– Извини, – сказала она, – а ты кто?

– А вы кто? – спросил я с вызовом, полагая, что лучшая защита – это нападение.

– Что значит «кто»? Я здесь живу! – Она уперла руки в бедра.

Я огляделся. Посмотрел на каждый предмет обстановки, на каждую картину на стене, и до меня начало доходить. Вместе с пониманием пришло и жгучее чувство стыда.

– Минутку, – сказала женщина, и у нее в глазах сверкнула искорка узнавания. – Ты ведь сын Дани и Захавы? Пары, которая жила здесь до нас, верно?

– Верно, – признался я и поднялся с дивана.

– Так что случилось? – спросила она, дружелюбно глядя на меня. – Заскучал по старому дому?

– Нет, что вы, просто… Извините, – запинаясь, пробормотал я и побыстрее убрался оттуда.

За этим меня и застает Ноа, появляясь в гостиной:

– О чем ты думаешь?

– О твоей идее, – отвечаю я, а сам думаю, что я еще не поговорил с ней о том, что сегодня произошло в клубе.

– Давай включим телевизор, – говорит она. – Может, покажут, что случилось у Авраама и Джины.

– Ладно, – соглашаюсь я и ищу под подушками пульт, но про себя думаю, что должен поговорить с ней о том, что сказал мне Шмуэль. Я должен поговорить с ней об этом, я должен с ней поговорить…