Тоска по дому - [71]

Внутри ветхого мешочка был еще один, из более прочной ткани, какая идет на мешки для цемента. Горловина была затянута толстой веревкой со сложным узлом. Я развязал узел, распутывая петлю за петлей и помогая себе зубами.

Командир перестал разговаривать со своими генералами и подошел ближе к стремянке, посмотреть, что же в найденном мешочке.

Мама не говорила мне, что там, но кое-какие мысли на этот счет у меня имелись. Что люди могут прятать в тайнике? Либо оружие, либо деньги.

Моя рука извлекла из второго мешочка золотую цепочку. Тонкую и изящную; такая идеально смотрелась бы на шее маленькой женщины. Прошло почти пятьдесят лет, но она все еще блестела. А́лла Кари́м[60], сердце мое затрепетало. Это цепочка бабушки Шадии. Все мои пожилые родственники, братья и сестры матери, всегда говорили об этой цепочке. Она передавалась по наследству от матери к старшей дочери на протяжении более ста, а может, и двухсот лет, с тех пор, когда семья жила в Ливане. Никто не знал, куда во время войны исчезла цепочка. Кроме мамы, которая знала, но молчала. Цепочка скользила у меня между пальцев, как змейка. Почему ты никому не сказала, я-у́мми? Может, тебе было стыдно, что ты оставила эту цепочку и ушла? Что ты забыла о самой важной для семьи вещи и убежала? А теперь? Теперь тебе уже все равно? Большинство стариков умерли, а у тех, что еще живы, воспоминания тают, как соль в воде.

– Прошу передать эту цепочку мне. – Коротышка полицейский подошел к стремянке и поставил ногу на первую ступеньку.

Я посмотрел на старика, моего спасителя. Я ждал, что он опять начнет размахивать хлебным ножом и кричать и тем спасет меня. Но его глаза вдруг потухли, он посмотрел сквозь меня, как будто я был прозрачным, а мгновением позже его взгляд изменился, и он уже смотрел на меня как на одного из своих родственников. Он произнес:

– Мне холодно. – И повторил: – Мне холодно.

А его жена сказала:

– Пойдем, Авраам, у тебя был трудный день, тебе надо отдохнуть.

Она взяла его за руку, как маленького мальчика, и повела за собой, в спальню.

– Я требую, чтобы ты отдал мне эту цепочку, иначе я вынужден буду тебя арестовать. – Коротышка полицейский снова вытащил наручники из футляра на поясе.

Я взглянул на молодую женщину с глазами тигрицы. Она тоже посмотрела на меня. Я чувствовал, что она хочет сказать что-то в мою защиту, мне даже показалось, что ее губы двигаются, но она промолчала, отвела взгляд от меня и устремила его в потолок, где зияла дыра, проделанная пулей.

– Эта цепочка моя, – сказал я и положил ее в карман. – Она принадлежит моей семье.

К стремянке приблизились двое других полицейских.

– Эта цепочка украдена, и сейчас ты отдашь ее мне, а потом, если суд решит дело в твою пользу, тебя пригласят в отдел конфискованного имущества. Этот отдел работает по воскресеньям, понедельникам и четвергам. С девяти утра до часу дня, – сказал коротышка и улыбнулся улыбкой маньяка.

Вдруг ко мне пришли все слова, которых недоставало, пока здесь были телевизионщики, все фразы, прежде цементом застрявшие в горле.

– Это грустная шутка, – сказал я громким голосом, как Гамаль Абдель Насер в его лучшие времена, – все, что здесь происходит, – это грустная шутка, но в один прекрасный день это закончится, однажды сильный окажется слабым, а слабый будет сильным, и тогда никто из вас не станет больше смеяться, поверьте мне, никто не станет смеяться.

– Однажды, может быть, это и произойдет, – сказал коротышка полицейский и крепко схватил меня за руку, – но пока что ты арестован.

Они надели на меня наручники, выволокли из дома, отвесили мне оплеуху, когда я попытался сопротивляться, вытащили из моего кармана цепочку, бросили меня в полицейскую машину, завязали платком глаза, для развлечения дали мне еще одну пощечину, сильнее первой, и все время проклинали меня по-арабски, – евреи всегда проклинают и ругаются по-арабски, – привезли на Русское подворье, к следователю, который хотел узнать, к какой организации я принадлежу, к ФАТХу или ХАМАСу, а возможно, к Народному фронту. Но я сказал ему, что ни к какой организации я не принадлежу, я – сам по себе, без организации, и он дал мне пощечину, уже третью на сегодня, и сказал:

– Зачем ты лжешь? – Я сказал, что говорю правду, но он настаивал: – Не жалко тебе своей семьи? Своих детей? Назови мне имя твоего командира, и я позабочусь, чтобы тебе дали не больше года тюрьмы.

Я говорю:

– Какой командир, какая организация? Чего ты от меня хочешь? Я ничего не сделал, в чем меня обвиняют?

А он сказал:

– Ого, мы имеем дело с умником. – И вдруг без предупреждения, как футболист, бьющий с места, он влепил мне четвертую оплеуху и заорал: – Кто ты такой, как ты думаешь? У тебя два варианта: либо ты сотрудничаешь с нами по-хорошему, либо мы заставим тебя с нами сотрудничать. Что выбираешь?

А я сказал:

– Я ничего не сделал, никто меня не посылал, я не знаю, чего от меня хотят.

Тут он встал, походил туда-сюда по комнате, видимо, чтобы я занервничал, а затем позвал полицейских, ждавших за дверью:

– Отведите его в камеру.

Полицейские вошли в кабинет, снова завязали мне глаза, проволокли меня по коридорам, пахнущим моющим средством, сняли с глаз повязку и отвесили мне, вонючему арабу, пятую оплеуху. Они бросили меня в маленькую камеру с арабскими надписями на стенах и острым запахом мочи. Но все, происходящее вокруг, мне было безразлично, потому что в моем сердце была радость от того, что я побывал в своем доме, я вернулся в свой дом и сделал то, что просила мама. Я обошел все комнаты, нашел цепочку. Наделал много шума, а телевизионщики это сняли, и наверняка это покажут по телевизору, в вечерних новостях; впервые по телевизору покажут араба, который говорит о своем доме, и весь мир услышит, и вся деревня будет гордиться мной. В коридоре у охранников был маленький телевизор. Я не мог видеть экран, потому что охранники повернули телевизор в свою сторону, зато мог слышать. Судя по всему, программа новостей должна была скоро начаться. Сначала шла викторина, сопровождавшаяся органной музыкой и бурными аплодисментами публики после каждой произнесенной участниками фразы. Потом заговорили о еде, потом одна женщина рассказала о британском фильме, действие которого происходит в большом замке недалеко от Лондона. Потом выступал спортивный комментатор, и я приложил ладонь к уху, чтобы услышать, сколько «Ливерпуль» забил в ворота «Эвертона». Примерно за полчаса до восьмичасовой программы новостей вдруг заиграл духовой оркестр и охранник окликнул напарника: