Тополь цветет - [29]

И еще были случаи, были…

Вспоминалось уже вяло. Степан намахался, и солнце горячило, сушило взмокшую спину, играло паром, дымно стоящим над положенною травой. На тимофеевке покряхтывал трактор. Степан отмечал сердцем дальний стрекот, приближение, удаление — трактор шел по кругу.

Голову стало припекать. Волосы на макушке вылезали у Степана, Татьяна сколько раз говорила: «Ну, папка, плешь у тебя скоро совсем проявится, знать, думаешь много, черт немой».

Он отыскал под кустами пиджак, кепку, надвинул ее на глаза, взялся поперек косья и пошел из лесу.

Шел и думал, что надо бы расстараться, накосить побольше. Комбикорма или зерна негде купить, а за сено можно получить в совхозе: за центнер сена дают тридцать рублей — ну, это дешево, конечно, зато зерно отпустят по себестоимости: центнер пшеницы — четырнадцать рубликов, а овса, ячменя — и того меньше. Выгода! И корми, пожалуйста, поросенка, уток, какую там птицу, а зимой и телушка потребует хлебушка. Из Сапунова или Редькина не навозишься, да и обходится дорого.

К рокоту трактора Степан привык и думал под него, но едва завидел движущуюся по ту сторону поля машину, маячивший в кабине красный свитер Юрия, его белую голову, почувствовал, как ярость подкатила к горлу.

Поле было заштриховано черно-сизыми столбиками тимофеевки. Ноги заплетались в густой траве, голова кружилась, то ли от гнева, то ли от душного бражного запаха.

Он вышел на скошенное. Две косилки за трактором низко резали тимофеевку, она падала, ровно кладя головки вдоль полос. Нежные метелки, захваченные сбоку, ложились косо, и выходило, будто поле устлано сизо-розовыми с темной каймой холстами. Степан мимолетно подумал, что руки человека никогда не скосили бы так красиво и тонко.

Внезапно трактор встал, Юрий спрыгнул на землю и, обойдя машину, нагнувшись, что-то делал с косилками.

— А, боисси… — произнес вслух Степан и остановился, тоскливо всматриваясь. Согнутая спина Юрки, обтянутая красным свитером, низко склонившаяся голова — лица не видать, то, что он так медлил — все это внезапно пронзило Степана. Сердцем ощутив стыд сына, он вдруг махнул рукой и снова проговорил: — А, черт с тобой!

И как только сказал и подумал так, что-то словно бы отпустило его — тоскливая, жалкая пустота закружила голову, хотелось лечь в эти холсты и ни о чем больше не думать.

Трактор пополз наконец навстречу, но Степан свернул вправо, к деревне. Ноги утопали, заплетались в скошенном, везли за собой траву. Так он шел и шел в мягком сочном запахе зеленой, чуть привядшей травы со сладко ноющим сердцем, и вышел на сытный, душный запах сена.

Жаворонки били, трепетали крылами над сеном, падали в него и чуликали, точно в небе. Эту часть поля Юрка скосил еще вчера, а сейчас два трактора сгребали просохшие полотна в валки, валки собирали в копны, волокушами подтягивали копны к стогометателю. А тот, выставив могучие красные вилы, отправлял их на стог. Последними поспевали женщины с граблями, подгребая незахваченное, перележалое складывая отдельно. Работа шла как на устойчивом конвейере.

Женщин и парней работало немного, Степан узнавал баб из Редькина и Сапунова. Алевтина в белом платке возвышалась на стогу. Вдвоем с Тонькой Горшковой они принимали на вилы копну и укладывали. Стог вымахал здоров и широк. И опять Степан подумал: не сравнять эту работу с прежнею. Чтобы заложить маломальский стожок, приходилось надстраивать ворота возле стога, сено на вилах подавали стоящему на воротах, а уж он передавал тебе, если ты клал стог. Степану не раз приходилось, вертелся как мог, поспевал из любого угла подхватить охапку — не будет же он как стогометатель подходить с той стороны, с какой тебе нужно. А топтать надо на совесть, иначе стог расползется.

Степан шел, и запахи скошенного сена текли, наплывали волнами до деревни, мешались с запахом липы. Или это деревня плавала в медовом духе?

11

Серегу Пудова положили в больницу. Жена его Вера и мать ездили к нему по субботам и воскресеньям и всякий раз приезжали убитые. Говорили — плохой Серега, чудной стал. Степан слушал их с недоверием и выжидал случая проведать Серегу.

Случай почти выходил: надо было достать в городе стекла — в горенке расширил оконце да так кой-где клинышки требовалось надставить. А тут еще появилась статья в местной газете — всю деревню на ноги подняла.

Мужики и бабы собирались возле дворов, останавливались на дороге, митинговали у колодцев — обсуждали, прикидывали, что в статье правда, а что туман. Дела у людей не делались, руки отваливались. В статейке той секретарь парткома совхоза приоткрывал перспективы дальнейшей жизни. И в самой дальней точке прорисовывалась голимая степь на месте селений и деревень, что меж перелесками и лесами взбегают сейчас на живописные бугры Средне-Русской возвышенности и опускаются к светлым, живым ее речкам — вплоть до самого Волоколамска! Только два жилых очага собирались оставить: Центральную усадьбу да Редькино, — хоть далеко приходилось сие звенышко от Центральной, да, видно, глубоко пустили корешки в землю редькинцы — просто не сковырнешь. А может, была в том своя какая выгода.