Томас Чаттертон - [21]
Барретт. Ты сошел с ума! Роули — фальшивка?!
Томас. Поэтический вымысел.
Барретт. Боюсь за твой рассудок… Но, как бы то ни было, сказанное тобою легко опровергнуть.
Бергем. Само собой. Я владею кое-какими источниками.
Барретт. Я тоже.
Кэткот. И у мменя они есть.
Барретт. Я проверял рукописи. Они все относятся к XV веку. Еще вчера я обнаружил в городском архиве отчет об укреплении стен Бристоля — определенно написанный рукой Роули.
Бергем. Пошатнуть веру в подлинность стихотворений Роули тебе не удастся. Ты слишком самонадеян или, наоборот, сбит с толку (откуда мне знать), но в любом случае — явно не в себе.
Старая миссис Чаттертон. Я никогда не верила, что наш мальчик нормален. Сара вечно с ним цацкалась как с избранным.
Томас. «Бумаги Роули» сочинил я, один я. Часть этих стихов я со тщанием перенес на старую бумагу и пергамент. Иллюминировал, закапал воском и замарал мушиными какашками, протравил кислотой, обгрыз по краям зубами, неаппетитно загрязнил —
Барретт. Довольно! Мы не в сумасшедшем доме.
Томас. Лист из городского архива — тоже моя работа. Я доставил его туда уже давно.
Барретт. Хватит, я сказал. Лгать ты научился, можно считать, с пеленок. А сейчас потчуешь нас глупостью и ложью одновременно. Я говорю, я утверждаю: ты лжешь. Ты болен, и болезнь твоя состоит в том, что ты не можешь не лгать.
Кэткот. А ненет ли у вас, мистер Чачаттертертон, друдругих, до сей поры ненеизвестных фальшивых бубумаг этого Ророули? Я гоготов купить их у вас как поподлинные.
Томас. Написанное мною — мое достояние. Не существует другой собственности, что была бы столь же надежна.
Кэткот. Я зазадал вам вовопрос, мистер Чачаттертон.
Томас. Да, есть. Трагедия «Аэлла».
Кэткот. Какакую же цену вы за нее наназначите?
Томас. Это главная вещь цикла.
Кэткот. Какакова ваша цецена?
Томас (растягивая слова). Пять крон.
Кэткот (достает кошелек). Каккраз стостолько у меня имеется при себе. Дадавайте рурукопись.
>(Томас роется в бумагах на столе; передает наконец рукопись и получает деньги).
Барретт (с вновь вспыхнувшим раздражением). Так ты, значит, сам написал бессмертные сочинения Роули?! Стыда в тебе нет, как ты посмел с ним равняться?
Томас. Томас Роули — это Томас Чаттертон.
Бергем. Гербы, родословные древа — фальшивки, изготовленные мальчишкой! Почему тогда ты крал из фолиантов листы? Они тоже были неподлинными?
Томас. Я всегда пользовался настоящим старым пергаментом.
Бергем. С глупостью все понятно; но эта бессмысленная, слабоумная бестактность… Ты ведь, при всей своей образованности, всего лишь бедное ничтожество!..
Барретт (мягко). Томас, мне жаль тебя… Человек твоего возраста не способен создать такие возвышенные и прекрасные произведения, как те, что вышли из-под пера благословенного пиита Роули. Тебе даже не хватило бы времени, чтобы просто их переписать.
Томас. Я экономил на сне.
Барретт. Нет, никогда… Невозможно, чтобы ты был автором всего этого.
Бергем. Пойдемте, сэр.
Томас. Сочинения Роули будут опубликованы под моим именем.
Кэткот. Мы ниничего не додобьемся. Попойдемте.
Барретт. Парень спятил. Я должен подумать, как с ним поступить…
Бергем. Идемте с нами, сэр.
>(Бергем тянет Барретта за собой. Вместе с ними уходит и Кэткот).
Томас (взвешивает на ладони монеты). Это утяжелит сумму, отложенную для путешествия.
Уильям Смит (входит в комнату). Я должен поговорить с тобой, Томас.
Стараямиссис Чаттертон (поднимается со стула, шаркает к двери). Пойду на кладбище к дяде Ричарду. Там все-таки меньше жути…
Уильям. Если можешь, послушай меня. У глупца тоже есть рот. И сердце. Хотя заслуживающие упоминания мысли мне в голову не приходят. Еще два-три года, и я стану Кабыкто, у которого на лице написано, что он в вечности не останется. Ты же поэт, ты сделан из другого теста, чем заурядные люди.
Томас. К чему ты клонишь?
Уильям. Не знаю почему, но я тебе предан: всегда готов помочь, без надежды на выгоду для себя… Я тебе придан… еще со времени долгих ночей в дортуаре Колстонской школы. Между нами было взаимопонимание. Теперь ты изменился, Том. У тебя жесткое, пугающе жесткое лицо. В эти последние недели я пытался как-то вкрасться тебе в душу; но ты не подпускаешь к себе, ты рассеян, у тебя призрачно-застывший взгляд.
Томас. Да, так и есть. В этом я похож на императора Нерона.
Уильям. Не понимаю.
Томас.
Он был поэтом — возможно, не хуже и не лучше меня. Кто знает? Был человеком, не хуже и не лучше меня. Кто знает?
Уильям. Твои мысли перескакивают с пятого на десятое.
Томас. Бристоль для меня тесен. Здесь все пошло наперекосяк. Мне не верят относительно Роули. Я хочу в Лондон. Хочу, чтобы мои произведения напечатали.
Уильям. Лондон — предполагает разлуку.
Томас. У меня нет выбора.
Уильям. Бристоль до сей поры тебя кормил. Из Лондона ты хлеб насущный не получал.
Томас. Там большие типографии и издательства. У меня наметились кое-какие связи. Были и выгодные предложения. Я еду не в неизвестность. Десятки писем, отосланных мною, подготовили почву для моего приезда. Там уже произносят вслух мое имя. Здесь же мое перо не может сдвинуться с мертвой точки.
