Томас Чаттертон - [20]

Мистер Ламберт надеется, что отныне ты будешь для него более покладистым и усердным помощником. Твоя строптивость свидетельствует не о гордости, а только об упрямстве. Произвольное обращение с книгами (я выражаюсь очень сдержанно) — свидетельство твоей самоуверенности, извращенных представлений о нравственности. Ты требуешь поддержки и, похоже, не понимаешь, что тебе ее предоставляли — более чем щедро. Своими знаниями ты обязан великодушному учебному заведению. Тот, кто принимает благодеяния, должен быть готов отплатить за них добром. Этого требуют приличия, а в твоем случае — и закон. Как бы ты стал на удивление юным исследователем (я бы даже сказал: вундеркиндом), коим восхищаются лучшие умы Бристоля, если бы спутником твоей бедности оставалось невежество? Итак, углубляйся в себя; не играй с ядовитыми мыслями: они не менее губительны, чем приобретенный тобой у аптекаря белый порошок. (Томас стоит, будто окаменев.) Ну же, скажи что-нибудь!

Томас (хмуро). Я запомнил каждую сказанную вами фразу.

Бергем. Понятно, что как раз сейчас тебе трудно найти подходящие слова; и все же мистер Ламберт ожидает от тебя какого-то знака примирения.

Томас (преодолев себя, подходит к Ламберту и склоняется перед ним в поклоне). Я прошу у вас прощения, мистер Ламберт.

Ламберт. Странно, что я вспотел…

Кэткот. Попохоже, это воскрекресенье мы нанаконец-то перережили.

Бергем. Не забудь про книги, Томас!

Томас (достает с полок книги). Всего их пять…

Уильям. Можно, Томас, я останусь у тебя?

Томас. Уходи! Я должен побыть один.

Барретт (Бергему). Я помогу вам донести их до дому.

Бергем. Рассчитаемся еще сегодня, мистер Ламберт?

Ламберт. Завтра, сэр, если не возражаете: миссис Ламберт, моя матушка, уже заждалась меня к ужину. (Гости поспешно направляются к выходу.) Запри дверь, Томас, когда будешь уходить, — а ключ занеси ко мне на квартиру.

Бергем. Всего тебе доброго, Томас!

(Все, кроме Томаса, уходят.).

Томас (некоторое время стоит в задумчивости, потом пытается сдвинуть стенку с книгами — безуспешно). Не удается. Все напрасно. За стенкой ничего нет — ни прохода, ни лестницы. Фантазии. Возможности. Мистер Абуриэль: какая-то тень, встреча в лунном свете, знакомство на кладбище. Существо без денег и без хлеба. А те другие: чернильные привидения, более плоские, чем бумага; даже не пепел, остающийся, когда я жгу бычью кровь, из которой они — в своем буквенном качестве — состоят… (У него падают документы. Он подбирает их, кладет обратно, садится на стул.) Вместо того, чтобы оставаться тем, что я есть — поэтом, — я вынужден играть роль фальсификатора. Обман приносит деньги, а достижения — только насмешки. Но где же Чаттертон: тот подлинный Том, которого еще никто не видел, даже сам Том? Этот, сидящий сейчас на стуле, — не он. Под черепной коробкой, внутри; в перекачивающем кровь сердце, внутри; в половых органах, внутри: вот где можно найти Томаса. (Хлопает себя по соответствующим частям тела, вскакивает.) Меланхолия — производное от обычной плоти. А в чем выражается воздействие яда? (Показывает себе самому пакетик с мышьяком.)

КАНУН ПАСХАЛЬНОГО ВОСКРЕСЕНЬЯ

14 АПРЕЛЯ 1770 ГОДА

В эту же пасхальную неделю четырнадцатилетний Моцарт несколько раз прослушал в Сикстинской Капелле — и потом записал по памяти — Miserere Аллегри[17].

Швейная комната в доме Сары Чаттертон — как в первом действии, только без куклы Матильды. Кровать на заднем плане покрыта ковром. Мягкий свет второй половины дня, постепенно меркнущий. Старая миссис Чаттертон безучастно сидит на стуле и курит трубку. Томас Чаттертон сидит у стола, ближе к рампе, и пишет.

Ламберт (входит, откашливается). Добрый день!

Томас (поспешно поворачивается к нему). Мистер Ламберт —

Ламберт. Вот письменное подтверждение, что я до срока освобождаю тебя от ученического договора. Самоубийство, которое ты на сей раз наметил на праздник Воскресения, уже не будет меня касаться, если ты в самом деле его совершишь.

(Он хочет уйти. Но на пороге появляются, один за другим, Барретт, Бергем, Кэткот).

Бергем. Томас свободен, благодаря вашей непоколебимой готовности извлекать выгоду из поэзии.

Ламберт. У меня мало времени. Желаю вам радостной Пасхи!

(Уходит).

Бергем (кланяется). Добрый день, миссис Чаттертон… А где твоя матушка, Томас?

Томас. Пошла с моей сестрой в Рэдклиффский собор, сэр.

Кэткот. Вы тетеперь попопоедете в Лондон и там попопытаете счастья, мистер Чаттертон? Ваше учученичество зазакончилось — отсюда новое обобращение.

Томас. Черная стена воздвиглась за моими плечами. Оставшись в Бристоле, я бы погиб. Теперь мучительные цепи сброшены, но что меня ждет впереди? Какие новые ужасы?

Барретт. Ты достиг своей цели. Правда, не вполне безупречными средствами.

Томас. Да, но какой ценой, сэр!

Барретт. Так уж будь добр назвать нам ее! Коль заупрямишься, нам хватит терпения подождать. Жалкое показное завещание, составленное тобой прошлой ночью, мы уже видели. Твое словоизвержение — смесь бабского нытья и наглости. Каждого из нас ты изобразил с неприкрытым бесстыдством.

Томас. Назвать вам цену, цену? Она состояла в том, что я вынужден был придумать Роули и потом задыхался, искусно мастеря его из старых пергаментов и бумаги: с помощью поддельных чернил из бычьей крови и соли железа; Уильям Смит присовокуплял к этому свою мочу. Буквы я рисовал, подражая Кэкстону.