Том 8. Преображение России - [280]

— А мне ребята сказали, будто вы приехали, — видели вас, — вот я и зашел проверить: не зря ли наболтали… Здравствуйте!

И с подходу он протянул ему свою широкую костистую татуированную руку.

Когда же уселся к столу, продолжал без заметного оживления, казалось бы вполне подходившего к случаю:

— Насчет Божка я слыхал: говорили, будто снисхождение ему дали, — полгода всего, — это, конечно, суду виднее, чем нам; ну, а ваше-то дело как же?

— Как видите, оправдали, — немногословно ответил, приглядываясь к нему, Матийцев.

— Оправдали? Вчистую?.. Это что же, — состав присяжных такой оказался?

Матийцев полагал, что его бравый помощник развеселится при этом, может быть, и кулаком по столу стукнет: знай наших!.. Но он только поднял на него понурые почему-то глаза. Поэтому, чтобы все же дать ему почувствовать обстановку оправдания своего, Матийцев теперь уже подробнее рассказал, как удалились в совещательную комнату присяжные и как вынесли оттуда не больше чем через пять минут свое заключение: «Нет, не виновен!»

А так как ему показалось, что штейгер слушает его недостаточно внимательно и больше глядит на угол стола, закапанный чернилами, чем на него, своего непосредственного начальника, то он добавил нескрыто обиженным топом:

— Вы, Автоном Иваныч, как будто даже недовольны тем, что меня оправдали!

— Я? Как это? Я? Что вы! — вскинулся было после этих слов штейгер, но не улыбнулся при этом, а смотрел как-то очень неопределенно, растерянно.

— Вы как будто хотите мне что-то сказать неприятное, да не решаетесь, а? — догадался наконец Матийцев.

— Да ведь я что же могу вам сказать, раз сам я только краем уха слыхал, — опять глядя на чернильные пятна, пробормотал Автоном Иваныч. — По-настоящему это вам главный наш инженер должен сказать, а я и сам-то ничего в этом не понял.

— В чем ничего не поняли? — спросил Матийцев настороженно, почувствовав теперь уже что-то скверное для себя в этих глухих намеках.

— Ну, мало ли что наболтают люди! — махнул рукой Автоном Иваныч, не поднимая, однако же, глаз.

В это время Дарьюшка внесла бурно кипящий самовар (он был небольшой и закипал быстро); а так как Автонома Иваныча она почему-то недолюбливала и теперь еще к тому же не заметила, как он вошел, то тут же, не оставшись для разговоров, убралась снова на кухню.

Матийцев, привычно заварив чай, ждал, не развернется ли свернувшийся как еж, штейгер при виде бойко клокочущего самовара, но, не дождавшись, спросил сам как мог спокойнее:

— Что же все-таки люди вам обо мне наболтали? — И, вдруг догадавшись, добавил: — Это не по поводу ли суда над Божком?

— Вот видите, вы сами, значит, знаете, на какой колокольне звонили! — качнул головой кверху штейгер. — Именно на этой самой!

— Да, я действительно говорил, — согласился Матийцев. — Не знаю, что вам болтали, а я говорил, что надо было сказать… Я ведь и должен был там, на суде, говорить, как потерпевший, — вот и говорил. Но разве мне поставили там это в вину?.. Прерывал меня, правда, раза три председатель, значит, это входило в круг его обязанностей, и только.

— Вот видите, видите, как! — поморщился штейгер и поскреб пальцем за ухом. — А зачем было вам говорить лишнее? Сказали бы, как что было, и квит!.. И ничего бы такого с вами тогда не случилось!

— А что же все-таки случилось? — спросил Матийцев, теперь уже надеясь получить ясный ответ.

Однако штейгер только пожал плечами и, отхлебывая горячий чай из стакана, снова замямлил уклончиво:

— Вот об этом же я вам и говорю, — к Безотчетову вам следует сейчас, чтобы зря себя не томить.

И, допив свой стакан просто, видимо, так, ради приличия, он заторопился почему-то уходить, сказав, впрочем, совершенно таинственно уже в дверях:

— Если будете продавать «Горное искусство», то уж вы другому никому не продавайте, только мне.

Матийцев вспомнил, что он хотел и раньше купить у него эту толстую, весьма обстоятельную, хорошо изданную книгу, но не понял все-таки, почему он теперь напоминает ему об этом. Понял это он только тогда, когда тут же после чая попал к Безотчетову.

Обычно вежливый с ним, теперь Безотчетов встретил его как-то отчужденно. Только взглянул на него хмуро, исподлобья, но не приподнялся со стула, когда он вошел, даже и руку ему подал не сразу и нерешительно, точно намеренно захотел оскорбить его этим.

— Вы что это там начудили в суде? — спросил отрывисто и глухо. — Садитесь… Доложите.

«Доложите» — было новым словом для Матийцева: раньше Безотчетов в разговоре с ним никогда не пускал его в ход. Почувствовав себя оскорбленным этим словом, Матийцев вздернулся.

— Докладывать вам!.. О чем же я должен вам докладывать?

В висках у него застучало, и он почувствовал, что краснеет от оскорбления.

— Можете и не докладывать, впрочем, — сухо заметил Безотчетов. — Я о вашем выступлении извещен довольно подробно.

— Извещены! Вот как?.. Кто же вас успел известить? — удивился Матийцев.

— Как это «кто»? Правление, конечно, — уничтожающе глядя, ответил Безотчетов; но, должно быть, волнение, охватившее Матийцева, было замечено им, потому что продолжал он, уже значительно смягчив тон:

— Контузия головы, да, — этот довод я приводил правлению, но значения ему там не придали. Контузия, там сказали, одно, а пропаганда социалистических идей да еще где — в зале суда — это уж совсем другое… Это уж совсем другое… Да ведь и так сказать: контузия, полученная вами при обстоятельствах мне известных (и правлению тоже), должна бы была, вполне логически, привести вас к выводам совер-шен-но противо-положным тем ужасным выводам, какие вы сделали на суде!