Том 2. Произведения 1909-1926 - [116]

— Ах, Мушка, Мушка!

Это ему представлялось ясно: напали на маленькую Мушку миллиарды — подлинные миллиарды! — мельчайших, невидимых глазом, они множились мгновенно, вонзались всюду в тело, грызли яростно, и убить их нельзя, ничем нельзя… Никак нельзя помочь бедной Мушке бороться с ними!.. А что она изо всех сил боролась, это видно было.

Она металась. Она поминутно поворачивалась, падая то на спину, то на бок, то на живот. Она поминутно пила, сама цепко хватая со стула стакан с водой… Может быть, ей казалось, как это кажется в ночных кошмарах, что за нею гонятся страшные, и она бежала быстро-быстро, как люди бегают только на экране кинотеатра или во сне.

Но она бредила:

— Крадут! Крадут!.. Сторож сидит, а они крадут!..

— Что крадут? — спросил Максим Николаевич.

— Вино, — ответила она тише.

И, видя, что она понимает, он спросил:

— Мушка, тебе больно?

— Болит!

— Где болит?

— Вот!

Она только показала куда-то на грудь, шевельнув рукою, но в это время перевернулась снова как-то мгновенно, невесомо, бескосто…

— Ах, Мушка, Мушка!.. Зачем же ты пила сырую воду? Если бы ты не знала, но ведь ты же знала, что нельзя!.. Эх!..

Она притихла, но вдруг снова взметнулась за стаканом — стакан был пуст.

— Воды!

— Воды тебе?.. Сейчас… Я сейчас!..

Про компрессы он вспомнил. Намочил полотенце, приложил, но отдернул руку: страшно стало, как же она выносит это!

А она, жадно напившись и переметнувшись снова, заговорила отчетливо:

— Крадут! Крадут!.. Ведь там же сидит он, а они… как же они крадут?

— Кто сидит?

— Он… Сторож…

Трудно стало дышать Максиму Николаевичу.

— Сторож-то сидит, — сказал он с усилием. — Вот он, сидит твой сторож, а они крадут тебя… мельчайшие!.. Ах, Мушка, Мушка!..

Уж стало темнеть, когда пришла Ольга Михайловна.

— Ну что? Как? — с большой тревогой, едва отворив дверь.

— Бредила… Теперь забылась. Пила воду… Я клал компрессы…

— Ну слава богу!

Когда выкладывала на стол пузырьки и пакетики, руки у нее дрожали, пузырьки не хотели стоять и валились.

— Спирта я не взяла… и вина тоже… Можно взять у Дудки, — он в подвале работает… им вином платят и спиртом… Недалеко от Дарьи живет… А мы молоком ему уплатим… Задолжала в аптеку семь миллионов.

Она ушла тут же, а он начал рассматривать пузырьки и пакеты, но камфары — того, что он припомнил, — не было.

Он вышел на террасу прямо против заката; закат был огненный. Ряд кипарисов внизу, на даче Ашкинази, врезался в него снизу, как черные зубы. Две вороны, ныряя, летели куда-то спеша и каркали как-то очень странно…

От Дудки Ольга Михайловна пришла возбужденная удачей: она достала полбутылки портвейна и пузырек спирта. Она спросила бодро и деловито:

— А где же Женька?

Он ответил:

— Поищу пойду.

И пошел как был, без шляпы, спотыкаясь о корни и камни, разглядывал изгибы балок кругом, покрикивая изредка, как Мушка:

— Женя, Женя, Женя!.. На, на, на!

Скоро послышался отзывный рев: Женька уже подымалась по невысокому, некрутому откосу, но нужно было еще объесть три куста желтого донника, куст мышиного горошку, очень пышный, и очень пышную ветку грабового куста… И когда она сделала все это, она успокоенно ткнула в локоть Максима Николаевича мягкой мордой, метнула дружелюбно хвостом так, чтобы попасть ему легонько в живот, и пошла к дому, грузная, переревываясь с отставшей Толкушкой.

— Сделаем так, — сказал Максим Николаевич, когда затворили уж двери на ночь и зажгли лампочку. — Будем беречь силы… Вы все равно не заснете, так что я лягу, а вы посидите… А когда захотите спать, позовите меня.

Лег, но долго не мог заснуть… Все прислушивался к тому, что там, в комнате Мушки. Раз долетело сквозь отворенные двери, что Ольга Михайловна о чем-то говорит с Мушкой. Это успокоило немного. Пригрезился покойный отец, судебный следователь, в форменной фуражке и волчьей шубе: уезжал на следствие в уезд, и у крыльца стояла ямская тройка, вся в бубенцах и медных бляхах. Устраиваясь в санях поудобнее, отец улыбался ему и говорил:

— Хочешь подвезу? — Ямщик в армяке, поверх нагольного тулупа, и в капелюхах, а когда повернул к нему лицо, оказалось, что это — хитроокий Бородаев… Удивленный, он лезет к отцу в сани и шепчет: — Не езди с ним! Слезь! Он тебя завезет!

Проснулся от страшного крика:

— Максим Николаич!.. Максим Николаич!.. Скорее! Скорее!.. Максим Николаич!

Подбросило криком, как взрывом.

В одном белье бросился он в комнату Мушки… Там Ольга Михайловна, все продолжая кричать: — Скорее! Скорее! Скорее! — держала тонкое белое тело Мушки, а тело это слабо извивалось от судороги, похожей на конвульсии умирающих.

— Спирт! Спирт! Спирт! — кричала Ольга Михайловна.

Глаза ее и Мушки были одинаково страшные.

— Где же спирт? Сейчас… Не волнуйтесь! Где?

— В столовой! В углу! В столовой!.. Скорей! Скорей!

В полутемной столовой, весь дрожа от волненья, Максим Николаевич опрокинул флакон со спиртом, — осталось на донышке.

— Вот! Вот он, спирт! — совал он флакон Ольге Михайловне, а она кричала:

— Трите! Не могу же я! Трите руки, ноги! Трите!

— Положите ее!

— Я боюсь! Она убьется о стену! Трите! Ради бога! Скорей! Трите же! Ради бога!

Максим Николаевич вылил немного спирта на ладонь, тер вялую Мушкину ногу, думал горячечно: «Зачем? Зачем это? Не надо!..» А Ольга Михайловна кричала: