Том 2. Произведения 1909-1926 - [114]

— Ага! «Мама», — игриво подмигнул Бородаев Максиму Николаевичу, когда Ольга Михайловна пошла в спальню.

— Дочь моей жены от первого мужа, — объяснил Максим Николаевич. — Она уже большая, — двенадцать лет… Приболела что-то сегодня.

— Я сюда не на отдых, — закурив, сказал гость. — Я сюда по делу… А от вас хочу получить сведений тьму, так как вы уж тут старожил и все знаете.

И он начал обстоятельно говорить, что их — компания из пяти человек, — все биржевые маклеры, но биржа — дело неверное: всегда надо быть готовым к тому, что закроют и разгонят; поэтому они хотят основать здесь, на Южном берегу, большую мельницу-вальцовку.

Озабоченная вышла из спальни Ольга Михайловна и, тихо прикрыв двери в зал, ушла снова к Мушке, а Бородаев, еще более повысив свой рассыпчатый голос, пояснил:

— Практика последних лет показала, что единственные предприятия, возможные у нас, — пищевые… Мельницы все разобраны в аренду, а фабрики-заводы стоят… и так будет еще лет пять, пока накопятся продукты. Вот почему мы и пришли к бесспорному выводу: вальцовка!.. Но вопрос: где же именно?.. Только из-за этого я и был в Полтаве… Короче, мы вполне сознательно выбрали Крым.

Очень тщательно притворив за собою дверь, вошла в столовую Ольга Михайловна.

— Ну как?.. Что там такое? — спросил Максим Николаевич.

— Жалуется, — голова очень болит… Поставила градусник, — ответила Ольга Михайловна; а гость продолжал о своем:

— В этом районе вальцовок совсем нет, между тем — хлебопашество… Да, несмотря на виноградники и сады, здесь сеют довольно хлеба, и с каждым годом будут сеять все больше… Не думайте, — мы учли голод!.. На всех бывших табачных плантациях, на всех старых, запущенных виноградниках, даже на всех сенокосах теперь будут сеять хлеб…

— Но ведь у нас есть мельницы, — попытался вставить Максим Николаевич.

Гость усмехнулся:

— Какие же это мельницы?.. Водяные?.. Шеретовку делают?.. Только зерно портят… А у нас будет крупчатка не хуже американской, а, конечно, лучше, потому что без примеси… Да и пшеница наша лучше… Если во всем побережном районе будет тысяч пятьдесят жителей… считая Гурзуф, Ялту и все деревни… Как вы полагаете, — будет?

— Пожалуй, будет… с приезжими летом…

— Тогда наше дело в шляпе!

— Кто же к вам поедет за мукой и с зерном?

— А мы будем возить все сами… Имейте в виду, — если есть у какой части России ближайшее будущее, то это у Крыма. У него все возможности Греции: береговая линия и прочее, и он прежде всего должен расцвести… И вы знаете, кто выведет Крым в ближайшие годы из разрухи?

— Что? — с большим любопытством спросил Максим Николаевич.

— Не «что», нет, а именно «кто»!

И, сделав глаза хитрее хитрого и приличную паузу, выждав, Бородаев сказал:

— Курица!

— Как курица?

— Да… Обыкновенная курица!.. То есть не это, конечно, двуногое недоразумение, какое разводят здесь татары, а кохинхина, плимутрок, брама… При нашей мельнице огромнейшее, насколько возможно, птичье хозяйство… Обстоятельную лекцию о курице прочту я и здесь у вас и во всех городах Крыма… Курица уже спасла одну страну — Данию, после разгрома ее Пруссией, — спасет она и Россию… А рынок для сбыта яиц всегда готовый: Англия!.. Проглотит любое количество… И никакого рельсового пути: через Дарданеллы, прямехонько к нам… Имейте в виду: ни табак наш, ни шерсть, ни вина крымские, ни фрукты — Европе не нужны… но яйца…

— Позвольте! — горячо перебил Максим Николаевич. — Но ведь для яиц этих надо зерно, а зерна не хватает даже для людей… Вот у меня есть курица Чапа, я выменял ее за два фунта тухлой пшеницы (пшеницу эту выдали мне, как месячный паек в феврале)… Два фунта такой пшеницы стоили бы в прежнее время копейку, и купить бы ее могли только для тех же кур… или для свиней… Но ведь я выменял на эти два фунта целую курицу, цена которой была, на худой конец, полтинник!.. Вот и считайте теперь прибыль от кур… Но вы бы лучше вот что…

— Сорок один! — сказала вошедшая в этот момент Ольга Михайловна.

Максим Николаевич видел ее лицо, вдруг ставшее неживым от бледности, но мгновенно мелькнуло в памяти, что их пятнадцатиминутный термометр показывал на сколько-то больше, чем было, и это «сорок один» показалось не очень важным.

И когда гость, забеспокоившись, что его ждет жена обедать, поднялся, Максим Николаевич сам пошел его провожать, указал ближайшую к морю тропинку и не заметил даже, заговорившись, как спустился вниз и пошел береговой дорогой.

Теперь говорил он, говорил о том, что перевернуло их жизнь, и одного из них заставило быть биржевым маклером, другого — писцом…

Раза два он прощался с Бородаевым, говоря: — Ну, пойти домой… — Но тут же возникал какой-нибудь общерусский вопрос из целого моря новых общерусских вопросов и требовал немедленного решения. Казалось, что, не решивши его, нельзя даже и жить, не только идти зачем-то домой.

И он опять оставался.

Правда, расставшись, наконец, с нежданным гостем, Максим Николаевич спешил подняться в гору и был весь в смутной тревоге, когда подходил к даче.

Входная дверь не была заперта, но Ольги Михайловны нигде не было. Он догадался: пошла за доктором.

Он вошел в комнату Мушки. Там, в полумраке (ставни были затворены), едва различил глаз белевшее лицо девочки на кровати.