Том 16. Фредди Виджен и другие - [140]

Если все так, как я описал, напрашивается вопрос — почему писатели туда едут? Ответ уложится в одно слово: «Насилие».

Честности ради скажу, что киномагнаты очень редко прибегают к физическим методам. Иногда особенно упорному автору дают мешком по голове в темной аллее, чтобы отправить в пустыню, пока он не очнулся, но, как правило, действуют мягче, деликатней.

Два-три магната — скажем, Ласки и Цукор, — завидев добычу, следуют за ней в кафе или ресторан, а там садятся за соседний столик.

Минуту-другую царит тишина, нарушаемая хрустом салата. Потом Ласки, чуть повысив голос, задумчиво произносит:

— Как ее фамилия?

— Чья? — осведомляется Цукор.

— Да этой высокой блондинки.

— Какой именно?

— Ну, она была в пляжном клубе.

— Э?

— На ней еще такой розовый купальник.

— А, эта, с веснушкой на спине!

— С веснушкой? С родинкой, насколько я понял.

— Нет. С веснушкой. В самом низу позвоночника.

— Да ладно. Как ее зовут?

— Забыл. Спрошу, когда увижу. Мы с ней хорошо знакомы.

Тут они недолго молчат. Слышится учащенное дыхание. Автор стоит у столика, жадно поблескивая глазами.

— Простите, — говорит он, — я вмешался в частную беседу, но вы сказали, что знакомы с высокой блондинкой именно того типа, который я люблю. Как ни странно, такую девушку я годами искал по всей стране. Где ее можно найти?

— В большом саду, — отвечает Ласки. — В Голливуде.

— Далековато, а? — сочувствует автору Цукор.

— Если бы вы были писателем, — вступает в беседу Ласки, — мы бы завтра взяли вас с собой.

— Поразительно! — говорит жертва. — Я писатель, Дж. Монтегю Бримуорти. «Мастер сюжета» («Нью-Йорк Тайме»), «Могучий, беспримесный реализм» («Гералд Трибьюн»), «Ни одной скучной страницы» («Уимен'з Уир»).

— Что ж, — говорит Ласки, вынимая контракт, — подпишитесь вот здесь.

— Тут-тут, где мой палец, — поясняет Цукор.

Ловушка захлопнулась.

Если этот метод не сработает, выбирают другой, покруче. Потребность в сценаристах вернула к жизни добрый старый обычай — людей крадут. Соперничество между студиями так остро, что никто не защищен.

Я слышал об очень занятном случае. Один человек отправился на Запад, чтобы поискать там нефть. Он был из тех, кто буквально помешан на этом ископаемом. Меньше всего на свете думал он стать писателем. Кроме писем и поздравительных телеграмм, он ничего не писал.

Случилось так, что его внешность наводила на мысль о сценаристе. У него были высокий лоб, похожий на купол, пронзительный взор и та циничная усмешка, которая обычно означает, что ждать эпиграммы недолго.

Однако писателем он не был, и очень удивился, когда на пустынной улице Лос-Анджелеса, где он размышлял о нефти, какие-то люди в масках схватили его, усыпили и увезли в закрытой машине. Очнулся он в конурке. Перед ним лежал отточенный карандаш, а строгий субъект советовал ему не лениться и подпустить секса, но в меру, из-за цензоров.

У этой истории есть странное продолжение. Герой ее философски смирился с неизбежностью, забыл о нефти и написал несколько фраз. Оказалось, что это легче легкого. Вскоре он строчил не хуже самых старых и высоколобых коллег. Так начал свою карьеру Ноэл Кауард.[107]

ЛИТЕРАТУРА И ХУДОЖЕСТВА

1. ПИСЬМО ИЗДАТЕЛЮ

Успех приходит к нам исподволь, и писатель вздрагивает, оглянувшись и осознав, на какие высоты взобрался. Теперь издатели так и хватают мои сочинения. Читатели давно говорят приятные слова, но мне в голову не приходило, что я недалеко от высот, пока я не повстречался в клубе с Многодетной Матерью, которая ткнула пальцем в мое письмо о дружбе и современных девушках и сказала, что никто другой в Англии не мог бы так написать. Конечно, она перегнула, но я хотя бы понял, как далеко ушел от того далекого лета, когда веселым юнцом приехал в Лондон и начал свои попытки напечатать письмо-другое в ежедневной газете.

Думая о тяжких днях, когда мне казалось, что я не найду ни одного издателя, я испытываю и гордость, и смущение. Как завидовал я удачникам — Отцу семейства, Негодующему либералу и прочим! Они казались мне великанами. Помню мой восторг, когда меня подбодрил джентльмен из Брондсбери, подписывавший письма словами «Две трудящиеся девушки».

— Стойте насмерть! — сказал он, помахивая седой бородой, когда я показал ему мои отвергнутые опусы. — Прыть у вас есть, пафос — тоже. Нужно только упорство. Не забывайте, мой юный друг, что нет царского пути к успеху. Я ждал шесть лет, пока напечатали первое письмо, да и то его ужали до трех строчек.

И, допив свое пиво, он рассказал мне, что пишет. Насколько я помню, это было одно из тех прекрасных посланий, которые начинаются так:

«Издателю «Дейли Экспресс»

Глубокоуважаемый N!

Мало кто заметил любопытный факт, связанный с Альберт-холлом…»

Конечно, письмо вы читали. Оно включено в собрание сочинений. Многие ценители полагают, что это — его шедевр.

Мы, авторы газетных писем, народ гордый. И не зря. Никогда не забуду слова Возмущенного Домовладельца, блестяще выразившего наши взгляды: «Романы пишут те, кому не удалось попасть в газету».

Чтобы проверить, прав ли он, спросите тех, кто писал и романы, и письма. Спросите Голсуорси, что он чувствовал, когда печатали «Сагу о Форсайтах», и он зевнет. Упомяните вскользь, что вы читали его письмо в газете «Сассекский фермер» о том, что дорожку, ведущую к баптистской молельне, давно пора почистить, и он засияет. В конце концов, за роман много платят, а вот письмо — искусство для искусства.