Том 12. Стихотворения - [5]

Они идут гуськом, и топчутся неспешно,

И, разобрав впотьмах лопаты и кирки,

Влачат на спинах знак кровавый и кромешный,

Безумны, немощны, мерзки.

Босые, в колпаках, надвинутых на брови,

Со взглядом мертвенным, изнурены с утра,

Бьют камни, роют рвы, с рук не смывают крови, —

Сегодня, завтра, как вчера…

Дождь, солнце, снег, туман не принесут пощады.

Июнь или январь — недвижен их удел.

Постелью служит им сырой настил дощатый,

Отрадой — память мокрых дел.

По вечерам, когда надсмотрщики по спискам

Все стадо на понтон попарно приведут,

Раздавлены вконец, дрожат во мраке склизком,

А спины новых палок ждут.

Они не видят дня, они не спят ночами,

Полумертвы во сне, не дышат по утрам.

И все их скотское исхлестано бичами,

И все людское душит срам.

3

Тут подвиг низости свидание назначил,

Герой и каторжник убежище найдут.

В Тулоне некогда дорогу дядя начал —

Племянник должен кончить тут.

Что ж, негодяй, живи! Тебя горой раздуло,

Солдата славного изобрази живей.

Чугунное ядро, что забивал он в дуло,

К ноге приковано твоей!

Написано по прибытии в Брюссель,

12 декабря 1851

III «Смотрите, вот они…»

Смотрите, вот они: ханжи, исчадья тьмы.

Ругаясь и плюясь, орут они псалмы.

Как мерзок этот сброд! Он делает газеты;

Он расточает в них проклятья и советы,

Гоня нас плетью в рай. Собрание писак!

Для них душа и бог — предмет словесных драк,

Глупейших диспутов, как в древней Византии.

Опасные шуты! Растленные витии!

О, как их заклеймить сумел бы Ювенал!

Газеты им нужны, чтоб мир о них узнал.

Там некая вдова пописывает что-то, —

Ведь мокрохвостых птиц всегда влечет в болото.

Они вершат свой суд; судьей в нем — изувер,

А подсудимые — Паскаль, Дидро, Вольтер.

Мыслители вредны, святошу мысль стесняет,

Полезней — Эскобар. И почта рассылает

Заплесневелый вздор по адресам невежд.

Наш век сомнений, век исканий и надежд

Они, как прачки, трут с усердием и пылом

Поповским щелоком, иезуитским мылом.

Газетку их, где яд позеленил слова, —

Ее, одну ее читает Егова.

Они, здесь, на земле, хвалу слагая хором

Церковным пошлинам, налогам и поборам,

Погоду делают и там, на небесах.

Страж, с огненным мечом стоящий на часах,

Спешит открыть врата им в райские селенья;

С рассветом, — птичьего еще не слышно пенья,

Когда заря едва рождается, когда

Она, взглянув на мир, краснеет от стыда,

Они уж лезут вверх, друг друга оттирая;

И там, вскарабкавшись, суют в преддверье рая

Апостолу Петру бесстыжий свой листок —

Письмо создателю. И кажется, что бог —

Всего приказчик их, к тому же нерадивый.

И революции, и ветры, и приливы —

Им все не по нутру, предвечного хуля

За то, что светит свет, вращается земля

И мыслит человек, скрепляют опус гадкий

Они, как сургучом, церковною облаткой.

Наверно, ни один высокородный князь,

Который вывален был из кареты в грязь,

Не мог бы так честить неловкого возницу.

И бедный Саваоф, прочтя одну страницу

И видя, как он глуп, мечтает, оробев,

Забиться в уголок, пока гремит их гнев.

Они низвергли Рим, могли б разрушить Спарту…

И эти шельмы льнут сегодня к Бонапарту.

Брюссель, январь 1852

IV УБИТЫМ 4 ДЕКАБРЯ

Итак, всем вам покой дарован властелином…

Еще недавно вас полетом соколиным

Манили вдаль мечты…

Любовь и ненависть и вам, простые люди,

Воспламеняли кровь… Дышали вольно груди,

Кричали громко рты.

Друг друга знали вы навряд ли… Ваши лица

Мелькали в полумгле на улицах столицы,

Где бьет людской прибой.

Куда-то вас влекли вздымавшиеся волны…

Но были вы одной и той же думой полны,

Дорогой шли одной.

Пылающий ваш мозг стремился к тайной цели…

Быть может, Тюильри разрушить вы хотели,

Быть может — Ватикан.

Свободомыслию вы возглашали: слава!

Ведь в пламенный наш век душа любая — лава,

Любой народ — вулкан.

Любили вы… И боль и грусть владели вами.

Порою вам сердца сжимала как клещами

Неясная тоска.

Под натиском страстей, их яростного шквала,

Душа, как океан, порою бушевала,

Бездонно глубока.

О, кто б вы ни были: отважны, безрассудны

И юны, иль, пока вы шли дорогой трудной,

Согнула вас судьба,

Несла ли вам она надежду, радость, горе, —

Вы знали вихрь любви, вы знали скорби море,

Покуда шла борьба.

Убиты в декабре, безмолвны, недвижимы,

Во рву лежите вы, ничем уж не томимы,

Прикрытые землей.

Уже растет трава над вами… Крепче спите

В могилах, мертвые! В гробах своих молчите!

Империя — покой.

Джерси, декабрь 1852

V ЭТА НОЧЬ

Он в Елисейском был. Друзей с ним было трое.

Окно светило в ночь, снаружи — золотое.

Момента нужного, за стрелкою следя,

Он ждал, задумчивый. Он именем вождя

Мечтал бандита скрыть: Картуша — Бонапартом.

Удар предательский он наносил с азартом,

Но ждать умел, дрова в камине вороша.

И вот что он сказал, изменничья душа:

«Мой тайный замысел свершится непреложно;

Варфоломеева и нынче ночь возможна:

Париж при Карле спал и снова спать залег.

Законы все в один вы сложите мешок

И в Сену кинете: часы теперь безлунны».

О мразь! О байстрюки распутницы-фортуны,

Плод случки мерзостной коварства и судьбы!

Лишь из-за вас мой стих взлетает на дыбы

И сердце гневное в груди моей мятется,

Как дуб, что с бурею в лесу глубоком бьется!

Покинув дом Банкаль, пошли, таясь в тени,

Арно — шакал, Мопа — картежный вор, Морни;

При виде тройки той, зловещей и порочной,

Колокола церквей, вещая час полночный,