Том 12. Стихотворения - [3]

Но если мертвецов оплакали в домах,

Здесь ветер северный им бьет в лицо впотьмах,

Да стужа гонит их в далекую дорогу…

Так что же, мертвые, расскажете вы богу?

Когда ты поглядишь на груды этих тел,

На мертвецов, чей взор до звезд не долетел,

Тебе покажется, что в странствии безмерном

Им радость предстоит, что на суде посмертном

Все убиенные проснутся в должный срок,

И дрогнет Бонапарт, переступив порог,

Предстанет господу с душой своей двуликой,

И каждая из жертв пройдет пред ним уликой.

Монмартр, глухой загон! Ты сумрачен и тих.

Бегут прохожие от страшных стен твоих.

6

Чрез месяц этот шут вошел в собор при звоне

Больших колоколов и в волнах благовоний.

Не опуская глаз, мадонне он предстал.

Епископ митрою торжественной блистал,

Как в белом саване, в безгрешном облаченье

В алтарной глубине с улыбкой всепрощенья

Распятый грешную толпу благословил.

И негодяй Христу позор свой предъявил.

Как волк, которому кровавый ужин сладок,

Он, закрутив усы, сказал: «Я спас порядок.

Я сонмам ангельским как равный предстаю.

Я спас религию, династию, семью».

И в дьявольских очах, не чувствующих срама,

Блеснула влага слез… А вы, колонны храма,

Ты, круча Патмоса, где плакал Иоанн,

Ты, пламеневший Рим, когда Нерон был пьян,

Ты, ветер, дувший вслед Тиберию-тирану

На Капри, ты, заря, проснувшаяся рано,

Ты, северных ночей немая чернота!

Признайтесь, что палач не превзошел шута!

7

Ты, море, бьющее о скалы,

Где я сложил крыло, усталый,

Где побежден, но не разбит, —

Что в неумолчном нетерпенье,

В блестящих брызгах, в мрачной пене

Мне вечный голос твой трубит?

Ты здесь бессильно. Бейся тщетно,

За валом вал гони несметный,

Позволь мне грезить и страдать.

Увы! Все волны в океанах

Не смоют пятен окаянных,

Не смогут мертвых обрыдать!

Я знаю: чтоб меня рассеять,

Чтобы печаль мою развеять,

Ты говоришь: «Смирись, поэт!»

Но ты само бушуешь гневно.

Что значит этот гул вседневный?

В нем только соль, в нем грязи нет.

Ты в мощь свою безумно веришь.

Ты обожанье наше меришь

Огромной мерой волн крутых.

Ты в мирный день полно лазури.

Ты брызгами священной бури

Смываешь сотни звезд златых.

Меня ты учишь созерцанью,

Показываешь волн мерцанье,

И мысов блеск, и мачт стволы,

И гребни волн, что, нарастая,

Белы, как белых чаек стая

На выступе крутой скалы,

И за рыбачкой босоногой —

В лазури парус одинокий,

И труженика моряка,

И пену в яром наступленье,

И все твое благоволенье,

И весь твой гнев издалека.

Ты говоришь: «Усни, изгнанник;

Кинь в волны посох, бедный странник;

Залей огонь, смири свой стон;

Отдай мне душу без возврата!

Я убаюкало Сократа,

Со мною кроток стал Катон».

Нет! Уважай чужую горечь!

Ты дум моих не переборешь,

Не устранишь свершенных зол.

Мое отчаянье мне ближе.

Дай волю мне. Я ненавижу

Твой праздный, дикий произвол.

Ведь это ты, на горе людям,

Вступило в заговор с бессудьем

И, как презренная раба,

Несешь в Кайенну, на понтоны,

Людские семьи, сонмы, стоны,

Судов пловучие гроба!

Ведь это ты несчастных гонишь,

И в черной пропасти хоронишь

Всех наших мучеников ты!

Там в смрадных трюмах нет соломы.

Там только пушки мечут громы,

Распялив бронзовые рты.

И если эти люди плачут

И скорбь свою в лохмотьях прячут,

Ты тоже тайный их палач.

Ты стало скаредным и жадным,

Ты шумом слитным и нескладным

Глушишь навеки этот плач!

8

О всем, что видела, история расскажет —

И тотчас на ее ланиты краска ляжет.

Когда очнется вновь великий наш народ,

Чтоб искупительный свершить переворот,

Не покидай ножон, кровавый меч возмездья!

Не подобает нам одушевляться местью,

Чтобы предателя прогнать в пределы тьмы.

К урокам прошлого прислушаемся мы.

Воспоминанья в нас тревогу порождают:

Жандармы с саблями, глумясь, сопровождают

Тележку черную под барабанный бой.

Толпа кричит: «Казни!» На улице любой,

На крышах, на мостах — людских голов плотина.

На Гревской площади сверкает гильотина,

Ударил нам в глаза ее косой резак.

Виденье мрачное стоит у нас в глазах!

Мы утверждали мир. Мы шли неколебимо.

У каждого был труд почетный и любимый.

Поэт о людях пел. Трибун их звал вперед.

И эшафот, и трон, и цепи в свой черед —

Все разрушалось в прах. Исчезли злость и горе.

Мы твердо верили, что с пламенем во взоре

Все человечество за Францией следит.

И вот явились те. Явился он, бандит,

Он, воплощенное бесчестие. И сразу

Распространил пожар, мучительство, заразу

Наживы рыночной, и подкуп, и обман,

Швырнул в грядущее горсть мерзостных семян.

И милосердие, исполнено боязни,

Дрожит от этих слов ужасных: «Мщенье! Казни!»

Щетинится мое разбитое крыло;

Меня в грядущее раздумье увело.

Изгнанник, весь в крови от придорожных терний,

Закрыл я лоб рукой, бездомный, в час вечерний.

Встань, ясноокая, в день славного труда,

Встань, Революция! Но только никогда

В ответ на пылкое твое негодованье

Ты Человечности не отвергай воззванья!

Когда, перед тобой поверженная ниц,

Вновь попытается она прикрыть убийц,

Будь к ней почтительна, забудь веленье гнева,

Призыву матери внемли покорно, дева!

Ты, юный богатырь, ты, сеятель и жнец,

Ты, богом посланный глашатай и гонец,

Скосивший в краткий срок невзгоды вековые,

Бесстрашный, праведный, явившийся впервые,

Как некий великан, достойный римских дней,

С Европой дравшийся, сломавший троны в ней

И королей в бою швырявший друг о друга,