Том 12. Стихотворения - [2]

Уверены вполне, что победитель вас

К особой честности, конечно, не принудит;

Что верной челяди Мандрен не позабудет;

Что он с лихвой за все заплатит; что бюджет

В его руках и вам отныне риска нет;

Что, задушив закон, швырнет он напоследок

Вам трапезы своей разбойничьей объедок.

Сбегайтесь же к нему и славьте торжество,

Простите наглую пощечину его!

И если матерей, и старцев, и детишек

Он убивал и в кровь замаран до лодыжек,

Простритесь, ползайте пред королем воров,

Слизав с подошв его запекшуюся кровь.

3

Племянник говорит: «Сверхчеловек могучий,

Вождь армии земной, —

С ним Слава пронеслась сквозь вихревые тучи,

Трубя: «За мной! За мной!»

Пятнадцать грозных лет шагал он по вселенной

С заката на восток.

Лобзали короли его сапог надменный.

И деспот был жесток.

Пускай его мечта повсюду тень простерла:

Мадрид, Берлин, Москва, —

Я Франции самой вонзаю когти в горло,

И вот — она мертва.

Недавно Франция так гордо, так сурово

К священной цели шла.

А я скручу ее веревкою пеньковой,

Раздену догола.

Я с дядей поделил историю на главы.

Задача решена

Не им, а только мной! Ему — фанфары славы,

Мне — толстая мошна.

Мне служит имя, чьей блистательной зарницей

Я с колыбели пьян.

Я — карлик, он — гигант. Пускай ему страница —

Мне форзац и сафьян.

Вцепиться только бы! Стать сразу господином!

Нам вместе суждено

Всплыть на поверхности движением единым

Или пойти на дно.

Я — филин, он — орел. И вот он в когти схвачен.

Я — низок, он — высок.

Я годовщины жду. И выбор мой удачен:

Свершится! Дайте срок!

Закрыв лицо плащом, я подымаюсь прямо

Или крадусь, как тень.

Всем ясно, кажется, как много будет срама

В тот светозарный день.

И вот клыки уже тихонько заскрипели

В предчувствии врага.

Спи крепче, Франция, на лавровой постели!

Ты так мне дорога!»

И вот, виясь ужом, чтоб со стеною слиться,

Он пробрался на двор

И тусклый свой фонарь от солнца Аустерлица

Зажег, полночный вор.

4

Ты вовремя пришел. Забыли о привычке

В пух разорять князей танцорки и певички.

Революционный пыл — лишь скуку вызвал он

Сегодняшних Памел, вчерашних Жаннетон.

Недавний Дон Жуан проснулся Гарпагоном,

Чей тощий кошелек не отличался звоном.

Дома игорные пустели. Спор газет

С исповедальнями свел клириков на нет;

От срочных векселей, посыпавшихся градом,

Былая набожность глядела тусклым взглядом.

Дрожал и жмуриться не поспевал Маньян,

И в церкви слышал смех смущенный Равиньян,

И кровных рысаков распродавали шлюхи.

Пришлось красавицам средь этакой разрухи

Знаваться с клячею унылой и хромой,

Трусить за тридцать су в полночный час домой.

Ползло отчаянье по стогнам Вавилона…

Но ты пришел, кулак! Ты поднялся, колонна!

Все здравствует, живет. Порядок мира тверд.

У фигурантки есть рачительный милорд.

Все счастливы: гусар, святоша и мошенник.

Запели девочки, им подтянул священник.

Возвеселимся же! Поздравим всех и вся!

Сойдутся старички, лист подписной неся,

Под пудрой и в жабо, к Мандрену на крылечко.

Фальстаф заварит пунш, Тартюф затеплит свечку.

А барабаны бьют. А во дворце сумбур.

Торопятся Парье, Монталамбер, Сибур.

Тролон — их лейб-лакей, Руэр — их обер-шлюха.

По части совести тут беспросветно глухо.

Слуга причастия и наглый банкомет —

Все приосанились. Любой открыто жмет.

Всех каторг и галер достойное собранье!

Но, в глубине души себя считая дрянью,

Стремятся к одному — лишь бы в сенат пролезть.

Верзилу цезаря опутала их лесть.

И цезарь в центре сел. Хвост веером распущен.

«Ну что же, господа? Мы станем всемогущи,

Христовым именем, как иезуит, клянясь!

Пусть это дурачье поверит слепо в нас, —

Наш вензель золотой везде восторжествует».

Пусть барабаны бьют, горнисты в трубы дуют!

Гнусавьте ектеньи, священники! У врат

Убежищ господа, любимого стократ,

Хоругви в вышину! Победа! Громче трубы!

Теперь, сударыни, прошу взглянуть на трупы!

5

Где? Всюду. Вон дворы, задворки, рвы, мосты,

Канавы, где Мопа прополоскал бинты;

По братским кладбищам, по ямам безобразным,

По улицам кривым, по тротуарам грязным

Вповалку брошены… Гремят по мостовой

Фургоны черные, и мерзостный конвой

Сопровождает их от Марсового поля.

И шепчется Париж о непосильной боли.

Стань заново, Монмартр, страдальческой горой,

Для новых мучеников сень свою открой —

Для всех расстрелянных, зарубленных, убитых,

Зарытых заживо и вовсе не зарытых!

Подлец их выставил открыто напоказ, —

Не испугался он стеклянных этих глаз,

Полуоткрытых ртов, кровоподтеков черных —

Под небом грозовым, на пустырях просторных.

Смотри же! Вот они, до ужаса кротки.

Их искромсал свинец, вспороли их штыки,

Под ветром, под дождем их сучья исхлестали.

Лежат рабочие предместий, что восстали.

В обнимку с богачом бедняк лежит, гляди!

Младенца мертвого прижала мать к груди.

Красотка мирно спит с лиловыми губами.

Седые, русые — все свалены рядами,

Бок о бок, как пришлось, в посмертной тесноте,

Задумчивы одни, и безмятежны те.

Но уравняло тех и этих злодеянье;

И звезды льют на них безгрешное сиянье;

И молча ищет здесь при наступленье дня

Невозвратившихся несчастная родня,

И весь народ глядит на этот поиск тщетный…

А ночь декабрьская долга и беспросветна, —

Она расстелит им туманный саван свой.

И вечер, вечный страх теснины гробовой,

Торопится уйти, затрепетав от страха

При виде бедного, оплеванного праха.