Том 12. Стихотворения - [7]

Нет Гуса? Вытопим из Гутенберга жир!

Тогда в любой душе повиснет сумрак мглистый.

Ничтожество сердец — основа власти истой.

Все, что нам хочется, мы совершим тишком —

Чтоб ни взмахнуть крылом, чтоб ни вздохнуть не смели

В неколебимой тьме. И нашей цитадели —

Стать башней черною во мраке гробовом.

Мы будем царствовать над чернью, над ползущей.

Возьмем подножьем мир. Мы станем всемогущи.

Все наше — слава, мощь, богатство, дух и плоть.

Без веры, без любви — мы всюду властелины!..»

— Когда б вы заняли орлиные вершины,

Всех вас оттуда бы я смёл! — речет господь.

Джерси, ноябрь 1852

VIII МУЧЕНИКУ

В «Анналах пропаганды веры» читаем:

«Письмо из Гонконга (Китай) от 24 июля 1852 г. уведомляет нас, что г. Бернар, миссионер в Тонкине, был обезглавлен за веру 1 мая сего года.

Этот новый мученик, родившийся в Лионской епархии, принадлежал к Обществу зарубежных миссий. В Тонкин он уехал в 1849 г.».

1

Великая душа, подвижник! Ниц пред ним!

Он мог бы долго жить: он умер молодым,

Но мерил жизнь не цифрой года.

Он был в том возрасте, когда цветет мечта,

Но созерцал лишь крест распятого Христа,

Ему сиявший с небосвода.

Он думал: «Это — бог прогресса и любви;

Глядя на лик Христа, в нем луч зари лови;

Христос улыбкой был кротчайшей.

Коль умер он за нас, я за него умру;

Себе опорой гроб его честной беру,

Спеша к нему на зов сладчайший.

В его доктрине — глубь небесная. Рукой,

Как бы отец — дитя, ведет он род людской

И жизнь дает людскому роду.

Он у тюремщиков, залегших спать, в ночи

Берет из-под голов тюремные ключи

И дарит узникам свободу.

Но там, вдали, живут иные племена,

Кому неведом он. И доля их страшна:

Влачась, они волочат цепи

И, в жажде божества, проводят жизнь, слепцы,

В бесплодных поисках. Они — как мертвецы,

Что дверь хотят нашарить в склепе.

Где их закон, их цель, их пастырь? Им — бродить.

Им — по неведенью быть злыми. Не делить

Победы над коварством ада…

К ним, к ним! Покинув гроб господень, их спасти!..

О братья! К вам иду — вам бога принести

И голову мою, коль надо!»

Спокойный, помнил он, в смятенье наших лет,

Слова к апостолам: «Несите всюду свет,

Костров презрите пламень рдяный!» —

И тот завет, что дал в последний миг, скорбя,

Христос: «Любите все друг друга! И, любя,

Мне уврачуете вы раны».

Он знал, что долг его — развеять светом ночь,

Отставших обратить к прогрессу и помочь

Их душам выбраться на воздух.

И он направился сквозь бури по волнам

В страну кровавых плах, и черных дыб, и ям,

Свой твердый взор покоя в звездах.

2

И те, к кому он плыл, зарезали его.

3

О, в эти дни, когда из тела твоего

Сложили варвары убранство эшафоту,

И меч обтер палач, отправя торжество,

И с ногтя кровь твою стирает, сквозь зевоту,

О плаху; в эти дни, когда святую кровь

Лизать приходят псы, и мухи вереницей

Ползут в твой черный рот, как в улей, и на бровь

Садятся и жужжат в зияющей глазнице,

И голова твоя, без век, уставя взгляд,

На мерзкий вздета кол, висит в безмолвье строгом,

И каменный по ней под хохот хлещет град, —

У нас, о мученик, твоим торгуют богом!

Украден у тебя, о мученик, твой бог,

Мандрену сбыт… К чему твой подвиг небывалый?

Все те, кого стихарь, как и тебя, облек,

Стремясь в сенаторы и выше — в кардиналы,

Все пастыри, ища себе дворцы добыть,

Кареты и сады, где летом меньше зною,

И золотить жезлы, и митры серебрить,

И попивать винцо у огонька зимою, —

Все продали Христа! Бескровна и бледна,

Глянь, голова, сюда? Кому твой бог запродан?

Пирату, чья рука убийством клеймена,

Но сыплет золотом, он по дешевке отдан!

Бандиту проданы за мерзкий кошелек

Евангелье, закон, алтарь, святое слово,

И правосудие, чей светел взор, хоть строг,

И даже истина — звезда ума людского!

Живые в кандалах и трупы в глубях вод;

Подвижники, кого настиг удар кинжала

Иль пасть изгнания; рыдания сирот;

Священный траур вдов — все им товаром стало!

Всё! Вера, клятва та, что принял бог; тот храм,

Куда ты в смертный миг стремился — introibo! —

Все продано! Стыд, честь… Простри на этот срам,

О мученик, твой взор, где мрак могилы!.. Ибо[4]

Здесь дароносицы с дарами продают,

Здесь продают Христа, в рубцах от бичеваний,

И пот его чела предсмертный продан тут,

И гвозди из его пречистых стоп и дланей!

Они разбойнику, что стал им первый друг,

Распятье продают с его надмирным блеском,

И слово божие, и ужас смертных мук, —

Твои ж терзания кладут они довеском!

По стольку-то за бич, по стольку-то за вскрик, —

О цезарь, — за «аминь», за хор, за «аллилуйю»,

За тот кровавый плат, каким обтер он лик,

За камень, где главу склонили неживую.

В продаже — зелень пальм, что стлал пред ним народ,

И рана от копья, и взор у смертной грани,

И агонии стон, и приоткрытый рот,

И скорбный вопль его, вопль: «Ламма Савахфани!»

В продаже гроб святой, и неба темнота,

И с хором ангелов небесная пучина,

И мать бессильная, что, стоя у креста,

Не смела глаз поднять, чтоб не увидеть сына!

О да! Епископы, святые торгаши,

Шуту преступному, Нерону, властелину,

Кто меж предателей хихикает в тиши,

Тразея растоптав и обнимая Фрину,

Пирату, кто убил прикладами закон, —

Наполеону (да — Последнему!), чей жалкий,

Свирепый дух вдвойне победой опьянен,

Хорьку в курятнике и борову на свалке —

Христа запродали, — о мученик, пойми! —