Том 1. Стихотворения, 1939–1961 - [29]

Не злопамятность и не мстительность.

Просто — память.

Личная бдительность.

В этом смысле мне повезло —

Помню все: и добро и зло.

Вспоминаю снова и снова,

Не жалею на это труды…

Это все от стука дневного

И ночного стука беды.

КОМИССИЯ ПО ЛИТЕРАТУРНОМУ НАСЛЕДСТВУ

Что за комиссия, создатель?

Опять, наверное, прощен

И поздней похвалой польщен

Какой-нибудь былой предатель,

Какой-нибудь неловкий друг,

Случайно во враги попавший,

Какой-нибудь холодный труп,

Когда-то весело писавший.

Комиссия! Из многих вдов

(Вдова страдальца — лестный титул!)

Найдут одну, заплатят долг

(Пять тысяч платят за маститых),

Потом романы перечтут

И к сонму общему причтут.

Зачем тревожить долгий сон?

Не так прекрасен общий сонм,

Где книжки переиздадут,

Дела квартирные уладят,

А зуб за зуб — не отдадут,

За око око — не уплатят!

ОДНОГОДКИ

Все умерли и все в одном и том же

Году. Примерно двадцать лет назад.

Те, кто писал потолще и потоньше,

Кто прожил тридцать, сорок, пятьдесят.

Какие разные года рожденья,

Какая пестрядь чисел, но зато

Тот год, как проволочное загражденье,

И сквозь него не прорвался никто:

Те, кто писал рассказы и романы,

Кто женолюбом, кто аскетом был,

Те, кто любил прекрасные обманы,

И те, кто правду голую любил.

Они роились, словно пчелы в сотах,

Трудились в муравейнике своем,

Родились в девяностых, в девятисотых,

Но сгинули в одном — в тридцать седьмом.

СЛАВА

Художники рисуют Ленина,

Как раньше рисовали Сталина,

А Сталина теперь не велено:

На Сталина все беды взвалены.

Их столько, бед, такое множество!

Такого качества, количества!

Он был не злобное ничтожество,

Скорей — жестокое величество.

Холстины клетками расписаны,

И вот сажают в клетки тесные

Большие ленинские лысины,

Глаза раскосые и честные.

А трубки, а погоны Сталина

На бюстах, на портретах Сталина?

Все, гамузом, в подвалы свалены,

От пола на сажень навалены.

Лежат гранитные и бронзовые,

Написанные маслом, мраморные,

А рядом гипсовые, бросовые,

Дешевые и необрамленные.

Уволенная и отставленная,

Лежит в подвале слава Сталина.

«Если б я был культом личности…»

Если б я был культом личности

И права имел подобные,

Я бы выдал каждой личности

Булку мягкую и сдобную.

Я людей бы не расстреливал,

Не томил их заключениями,

Я бы им ковры расстеливал,

Развлекал их развлечениями.

Если б я был культом личности,

Я б удрал, наверно, за море

От сознанья неприличности

Культа этого вот самого,

Неприличности и лишнести.

Если б я был культом личности,

Я без всяких околичностей

Запретил бы культы личности.

СОН — СЕБЕ

Сон после снотворного. Без снов.

Даже потрясение основ,

Даже революции и войны —

Не разбудят. Спи спокойно,

Человек, родившийся в эпоху

Войн и революций. Спи себе.

Плохо тебе, что ли? Нет, не плохо.

Улучшенье есть в твоей судьбе.

Спи — себе. Ты раньше спал казне

Или мировой войне.

Спал, чтоб встать и с новой силой взяться.

А теперь ты спишь — себе.

Самому себе.

Можешь встать, а можешь поваляться.

Можешь встать, а можешь и не встать.

До чего же ты успел устать.

Сколько отдыхать теперь ты будешь,

Прежде чем ты обо всем забудешь,

Прежде чем ты выспишь все былье…

Спи!

       Постлали свежее белье.

ПОСЛЕ ДВОЕТОЧИЯ

Вечером после рабочего дня

По дороге в отдельные и коммунальные

                                                               берлоги

Люди произносят внутренние монологи.

Кое-что доносится до меня.

Двоеточие

— Целый день работал без меры.

Целый день мозги засорял.

Все-таки почему инженеру

Платят меньше, чем слесарям?

— Трудно учиться станкачу.

Семь часов плюс три за партой.

Зато потом, если захочу,

Прочту чертежи, разберусь с картой.

— Муж! Всю жизнь ему верна.

Даже в сторону не посмотрела.

А он сперва говорил — война!

Теперь говорит — ты постарела.

— Покуда ноги будут носить,

Покуда женщины хорошеют весною,

Буду в сторону глаза косить.

Ничего не поделает со мною.

— Всю жизнь выполнял последний приказ.

Делал то, что говорили.

Сейчас даже в пенсии отказ.

Все грехи на меня свалили.

— Он меня бил в живот, по лицу.

Кричал: подписывай! Все равно сдохнешь!

Смотришь в глаза ему, подлецу,

И — ничего! Ни вздохнешь, ни охнешь.

Все-таки кончился рабочий день

Для всех: для неправых и для обиженных.

Деревья удлиняют тень.

Огни зажглись во дворцах и в хижинах.

Для правых и неправых зажжена

В общем небе одна луна.

Перебивая все голоса,

Все проклятия и благословения,

Луна в привычном дерзновении

Спокойно восходит на небеса.

ДОМ В ПЕРЕУЛКЕ

Проживал трудяга в общаге,

А потом в тюрягу пошел

И в тюряге до мысли дошел,

Что величие вовсе не благо.

По амнистии ворошиловской[8]

Получил он свободу с трудом.

А сегодня кончает дом —

Строит, лепит — злой и решительный.

Не великий дом — небольшой.

Не большой, а просто крохотный.

Из облезлых ящиков сгроханный,

Но с печуркой — домовьей душой.

Он диван подберет и кровать,

Стол и ровно два стула поставит,

Больше двух покупать не станет,

Что ему — гостей приглашать?

Он сюда приведет жену,

Все узнав про нее сначала,

Чтоб любить лишь ее одну,

Чтоб она за себя отвечала.

Он сначала забор возведет,

А потом уже свет проведет.

Он сначала достанет собаку,

А потом уже купит рубаху.

Все измерив на свой аршин,

Доверять и дружить закаясь,

Раньше всех домашних машин

Раздобудется он замками.

Сам защелкнутый, как замок,

На все пуговицы перезастегнутый,