Только вперед! До самого полного! - [9]

Зато после этого случая уже ни один корабль не стопорил машин, если вблизи была подводная лодка.

Как же тогда должен был поступить командир морского охотника? На этот вопрос ответа не нашел. Одно было ясно ему: во всяком случае слепо не врываться на минное поле…

Да, жизнь — она такая, она заставляет человека все время мозгами шевелить…

И теперь он, мичман Малых, каждый свой шаг обдумывает. Чтобы не сорваться с узенького карниза, по которому идет, не погибнуть раньше времени. Ведь он обязан дождаться своего часа, он обязан пробиться к своим. Для достижения этой цели, ярким огнем полыхающей впереди, он не только глухонемым прикинется, он через что угодно пройдет, если потребуется!

И все-таки тошно выжидать, когда кровь бурлит в жилах, когда каждая мышца силушкой переполнена…

Правда, дядюшка Тоомас исправно пересказывает ему поселковые новости. Жестами пересказывает. Или велит Рите письменно излагать то, что он будет сейчас рассказывать. На первый взгляд, вроде бы глупостью занимались. Однако теперь Максим научился еще больше владеть собой, теперь он, когда дядюшка Тоомас что-то рассказывает Рите, сидит и вовсе каменно.

Из рассказов дядюшки Тоомаса он и узнал, что теперь в поселке есть комендатура, во главе которой стоит фельдфебель — рыжий до невозможности и большой любитель выпивки. Каждое утро будто бы начинает со стаканчика шнапса, а потом в течение дня периодически добавляет, чтобы поддерживать соответствующий тонус. Правда, пьяным его пока никто не видел. Но и трезвым тоже.

Вроде бы и не вредный этот фельдфебель, и особого рвения в работе не проявляет. Единственное, за что костерил его дядюшка Тоомас, — запретил выходить в море. А если рыбаку нельзя ловить рыбу, то как же жить?

Во все прочие жизненные вопросы комендант не лезет. И все бандитские налеты на дома тех, кто при Советской власти что-то делал на общую пользу, совершают фашиствующие молодчики. Как считает дядюшка Тоомас, рыжий пьяница, может быть, только в том и виноват, что не приструнит их, что он вообще равнодушен к людям, живущим здесь.

А вот о том, как идут дела на фронтах, дядюшка Тоомас почти ничего не говорит. Дескать, он чужой брехни не повторяет.

Минуло с неделю, показалось дядюшке Тоомасу, что Максим освоился со своей ролью, — взял его с собой в поселок. В лавку за керосином зашли, мешок муки купили и вернулись домой. А на следующий день снова в поход по поселку, снова Максим вроде тени при дядюшке Тоомасе. Зато еще через несколько дней он и поселок уже хорошо знал, и людям до известной степени примелькался. Наконец настал день, когда Максим впервые один сходил в лавку за манной крупой.

Во время этих сравнительно кратковременных вылазок в поселок он вдруг пришел к выводу, что разведчику очень выгодно, когда люди считают его глухим: они не остерегаются его, при нем говорят то, что думают. А он немецкую речь понимает вполне прилично. Вот если бы еще и эстонский язык знал…

Сегодня Максим тоже один вышел из дома. Будто бы затем, чтобы посмотреть, не появилось ли чего нового в лавке. Шел безлюдной улицей поселка, радуясь и теплому солнцу, и тишине: вот уже вторые сутки не слышно и не видно местных фашистов. Приструнили их или они сами наконец-то угомонились?

Шел пустынной улицей мимо одноэтажных добротных бревенчатых домов, отгородившихся друг от друга и улицы плотными заборами высотой по грудь взрослого человека. И невольно пришло в голову, что такие заборы вроде свидетельствовали о самостоятельности, даже независимости твоего личного дома и уклада жизни, господствующего в нем, и в то же время кое-кому давали возможность, не мудрствуя лукаво, вести за тобой бесхитростное наблюдение.

А слева в промежутки между домами просматривался Финский залив — сейчас однотонно-серый, словно заскучавший от безрадостной жизни. И все равно глаза Максима тянулись к нему, не хотели расставаться с ним.

И вдруг… Максим и потом не мог уверенно ответить, что было раньше: звук выстрела или пуля, впившаяся в землю у его ног. Выстрел был неожидан и так противоречил всему мирно-обыденному, что обступало Максима сейчас, и он какое-то время лишь смотрел на то место, куда впилась пуля. Как завороженный смотрел.

Потом, словно пробиваясь сквозь плотную вату, забившую уши, к нему пришел чей-то хохот. Максим оторвал взгляд от дороги, осмотрелся. И на той стороне улицы увидел рыжего фельдфебеля — коменданта поселка; он все еще сжимал в руке пистолет.

И когда там появился рыжий пьяница? Не иначе, как только что вышел из дома, глотнув шнапса…

Но раздумывать было некогда, Максим перебежал дорогу и, неумело поклонившись, замер перед фельдфебелем, который вроде бы даже дружески смотрел на него. Продолжая улыбаться, рыжий боров жестом приказал ему следовать за собой.

Дядюшка Тоомас встретил фельдфебеля поклоном, встретил около калитки. Ему, ласково улыбаясь, рыжий и сказал осуждающе:

— Он плохо воспитан: он не поклонился мне.

— Извините, господин офицер, мой просмотр, — еще ниже поклонился дядюшка Тоомас, прижимая к груди картуз, вылинявший от морской воды и всех ветров, многие годы стегавших его. — Он у нас…