Только вперед! До самого полного! - [7]

А в заключение разговора дядюшка Тоомас сообщил, что уже переговорил с одним знакомым и тот завтра на своей лошади доставит их на станцию (до нее девять верст), где они и сядут в поезд, идущий на Ленинград. Конечно, если поезда еще ходят: говорят, боши где-то перерезали железную дорогу.

И когда дьявол переломает ноги этим проклятым бошам?!

Всю эту весну Прибалтику будоражили слухи. Дичайшие! Поэтому Максим не придал особого значения сообщению дядюшки Тоомаса о железной дороге, будто бы перерезанной врагом, ограничился лишь тем, что заявил: дескать, не дьявол, а Красная Армия и весь советский народ не ноги, а хребет фашизму перешибут.

Это его заявление встретили молчанием. Может быть, недоверчивым, но уж во всяком случае не ироническим.

Поговорив и покурив, все же решили прилечь часа на два или три: ведь на рассвете хозяевам снова нужно идти в море. Может быть, мичман сходит с ними хотя бы разок? Чтобы поточнее узнать, как достается рыбка? Правда, сейчас несколько легче, чем обычно: уж очень много мин и бомб в море рвется, значит, если обстановка позволяет, поспешай туда, где взрыв прогремел. А более точно скопление оглушенной рыбы чайки укажут.

Максим разгадал и то, что скрывалось за столь вроде бы безобидным предложением: дядюшка Тоомас разведывал, а не испугало ли его море, не оттолкнуло ли от себя тем, что произошло сегодня.

Ответил спокойно, с достоинством, что он бы с удовольствием зорьку встретил в открытом море, но сейчас не имеет на это даже самого малого права.

Казалось, только разошлись, казалось, только забылись в дреме, и вдруг страшный грохот многих моторов сокрушил тишину белой ночи. Максим метнулся к оконцу и, прячась за косяком, осторожно глянул на улицу поселка. По ней, укутавшись в клубы песчаной пыли, шли мотоциклы и грузовые машины, в которых сидели немецкие солдаты, до глаз укрытые лобастыми касками.

Прежде всего подумалось, что нужно бежать. Немедленно бежать! Но куда? Куда ноги понесут? Ведь он вчера не поинтересовался не только тропочками, но даже и дорогами, уходящими из этого поселка!

А вражеские солдаты все ехали и ехали. Теперь преимущественно в грузовиках…

У другого косяка оконца замер Андреас. Такой же молчаливый, такой же хмурый. Дядюшка Тоомас вошел к ним вскоре после того, как в улицу поселка ворвалась колонна фашистских машин. В зубах у него опять торчала трубка. За ним сюда же тенями скользнули и женщины. Причем только Рита побледнела, а остальные выглядели обычно.

Дядюшка Тоомас лишь глянул на них, вроде бы и обыкновенно глянул, а на лице его жены уже появилось виноватое выражение, она на родном языке сказала что-то дочерям, и они, подхватив Риту под руки, выскользнули за дверь.

— Когда в дом приходит беда, первое слово мужчинам, — буркнул дядюшка Тоомас и затянулся так, что в холодной трубке яростно захлюпало.

— Мне как можно скорее к своим надо, — только и нашелся что сказать Максим. Он не испытывал страха, чувство близкой и большой опасности было, а страх отсутствовал. Про себя даже подумал: «Хорошо, что вчера вроде бы никто не заметил нашего столь необычного появления в этом рыбацком поселке. Во всяком случае, никто не знает, кто мы с Ритой и откуда».

— Человек, идущий через трясину, должен очень внимательно следить за тем, куда ставит ногу.

Это сказал дядюшка Тоомас. И Максим правильно понял его, больше не высказывал нетерпения.

После недолгого совещания решили: он, Максим, — от рождения глухонемой, поэтому и от службы в армии освобожден, поэтому только из милости хозяин Тоомас и взял его в работники; Рита же — дальняя родственница, на лето приехавшая из Ленинграда, где ее предки — выходцы из Эстонии — обосновались чуть ли не в начале прошлого века. Последнее, как казалось им, убедительно объясняло, почему она не владела эстонским языком.

И еще — Максим услышал от дядюшки Тоомаса, что в поселке есть (мало, но есть) и ярые приверженцы всего фашистского, есть и матерые националисты, мечтающие об отделении Эстонии от Советской России; эти недоумки никак не поймут, что буржуазная Эстония никогда не была и не сможет быть по-настоящему самостоятельной, что ее вроде бы независимость — дырявая ширма, которая была бессильна скрыть руки настоящих хозяев Эстонии, из-за морей дергавших политические и экономические веревочки.

— Тебе есть кого опасаться… Всем нам опасаться, — поправился дядюшка Тоомас, легонько хлопнул своей лапищей Максима по плечу и вышел, позвав с собой Андреаса.

5

Немецкая воинская часть прошла через поселок, задержавшись в нем лишь на короткий отдых. Всего около часа и пробыла здесь, а все то гнилье, про которое говорил дядюшка Тоомас, немедленно повылазило из своих убежищ, без малейшего стеснения обнажило свое нутро. Так, даже Максим, почти неделю сидевший дома, выходивший только во двор, — даже он! — собственными глазами и не раз видел на улице поселка людей в штатском, которые, выкрикивая гадости, угрожающе показывали немецкие автоматы притихшим домикам. Они, эти люди в штатском, вчера вроде бы вполне лояльные ко всему советскому, как сообщил дядюшка Тоомас, не просто расстреляли, а изрешетили пулями учителя местной школы. Только за то, что он рассказывал школьникам о Конституции СССР, знакомил их с ее основами. И еще трех здешних комсомольцев, избив так, что те стоять не могли, бросили в повозку и отправили в волость к гестаповскому начальству.