Толкач - [46]

– Я? Чего я хотел добиться? Хорошей жизни, лейтенант.

– Каким образом?

– Этот мальчишка, Болто... Ты ведь уже знаешь о Болто? Какая глупость! Странно это... но этот сопляк Болто пришел ко мне и говорит: «Как тебе нравится? Аннабелль говорит, что у него есть приятель-наркоман, отец которого командует детективами восемьдесят седьмого участка». Вот что рассказал мне Болто, лейтенант.

Бернс внимательно следил за ним. Пэтт медленно поднял кирпич и так же медленно, почти нежно, опустил его на тельце мертвой птицы. Он поднимал и опускал кирпич снова и снова. Кирпич покрылся кровью и перьями. Казалось, что Пэтт не осознает, что делает.

– Я вот что решил, лейтенант. Я решил, что заманю твоего сына в ловушку, достаточно серьезную, а потом приду к тебе, лейтенант, и выложу карты на стол: «Вот какие дела, лейтенант. Если ты не станешь мне помогать, о твоем сыне напишут все газеты». А поскольку сына твоего будут обвинять в убийстве, то никуда ты не денешься. Будешь помогать как миленький.

Он все бил и бил кирпичом. Бернс отвел взгляд от кровавых останков птицы.

– Какой помощи ты от меня ожидал?

– Я толкач, – сказал Пэтт. – Но я боюсь. Я мог бы легко расширить дело, если бы не боялся. Я боюсь ареста. Мне нужна была твоя помощь. Я хотел, чтобы ни ты, ни кто-то из твоих сыщиков меня и пальцем тронуть не могли. Я хотел свободно ходить по участку и продавать товар там, где захочу, не боясь ареста. Вот чего я хотел, лейтенант.

– Ты бы этого никогда не добился, – сказал Бернс. – Ни от меня, ни от любого другого полицейского.

– Может, от тебя и не добился бы. Но как же это было бы здорово, лейтенант. Я пообещал этому придурку Аннабеллю много товара. А за товар, сказал я ему, мне нужен только шприц с отпечатками пальцев твоего сына. Он заманил твоего сына к себе, дал ему дозу бесплатно, а перед тем, как тот ушел, поменял шприцы. После ухода твоего сына я наведался к Аннабеллю. Он уже клевал носом. Я зарядил шприц дозой героина, которая могла бы убить троих сразу. Он даже не почувствовал, как я колю его. Потом я взял шприц твоего сына из кармана Аннабелля и положил его на койку рядом с ним.

– А зачем веревка? – спросил Бернс.

Пэтт продолжал молотить кирпичом, разбрызгивая кровь по гудрону крыши.

– Эта идея пришла мне в голову потом. Вдруг меня осенило: а что, если подумают, будто это самоубийство? Или же просто случайная передозировка? Что останется от подстроенного убийства? Тогда-то я и обвязал веревкой шею Аннабелля. Полиция, решил я, быстро поймет, что веревку завязали уже после убийства. Я хотел, чтобы они знали, что это убийство, потому что мне нужен был твой сын. Он стал бы отмычкой к свободному участку.

– К свободному участку, – повторил Бернс.

– Да, – подтвердил Пэтт. – Но не выгорело. Потом еще Мария и старуха – почему все так запуталось?

Он поднял кирпич и глянул на птицу. Она превратилась в месиво из мяса и перьев. Кирпич и руки Пэтта были в крови. Он посмотрел на кирпич, потом на свои руки – так, будто видел их впервые. И вдруг, совершенно, неожиданно, разрыдался.

– Пошли со мной, – мягко сказал Бернс.

Его поместили в камеру предварительного заключения 87-го участка и предъявили обвинение в трех убийствах. После этого Бернс поднялся в свой кабинет и постоял у окна, глядя на деревья. Часы на парковой башне показывали, что до полуночи осталось пять минут.

Пять минут до Рождества.

Он подошел к телефону.

– Слушаю, – сказал дежурный сержант.

– Это лейтенант Бернс. Дай мне город, пожалуйста.

– Да, сэр.

Он подождал зуммера, потом набрал номер своей квартиры в Калмз-Пойнте. Трубку подняла Харриет.

– Привет, Харриет.

– Привет, Питер.

– Как он?

– Думаю, что все будет в порядке, – сказала она.

– Ему лучше?

– Лучше, Питер. Его больше не рвет, и он уже не бесится. Физически он, кажется, выбрался, Питер. А остальное зависит от него.

– Можно с ним поговорить?

– Конечно, дорогой.

– Харриет?

– Да?

– Я очень много работал, но хочу, чтобы ты знала... Вся эта беготня в последние дни...

– Питер, – сказала она нежно, – я выходила замуж за полицейского.

– Знаю. И признателен тебе за это. Счастливого Рождества, Харриет.

– Приходи быстрее, дорогой. Я позову Ларри.

Бернс подождал. Вскоре к телефону подошел его сын.

– Папа?

– Привет, Ларри. Как ты себя чувствуешь?

– Намного лучше, папа.

– Хорошо, хорошо.

Наступило долгое молчание.

– Папа?

– Да?

– Я прошу прощения за... ты сам знаешь за что. Все будет по-другому.

– Многое будет по-другому, Ларри, – пообещал Бернс.

– Ты скоро придешь?

– Мне здесь кое-что надо закончить... – Бернс замолчал. – Да, я скоро приду. Я только забегу в больницу, а потом сразу домой.

– Мы ждем тебя, папа.

– Вот и прекрасно. Ты действительно чувствуешь себя нормально, Ларри?

– Да, я стремлюсь к этому, – сказал Ларри, и Бернс по его голосу почувствовал, что он улыбается.

– Хорошо. Счастливого Рождества, сын.

– Мы ждем.

Бернс повесил трубку и надел плащ. Он неожиданно повеселел. Они поймали Пэтта, поймали Коллинза, сын его выздоравливает, оставался только Карелла, и он был уверен, что Карелла тоже выберется. Черт возьми, нельзя же, чтобы умирали такие полицейские, как Карелла!

В больницу он пошел пешком. Температура была почти нулевая, но он прошел пешком всю дорогу, пожелав счастливого Рождества двум встретившимся пьяницам. Когда он пришел в больницу, лицо его горело, ноги гудели, но он как никогда был уверен, что все будет хорошо.