Точка - [72]

Искин заказал себе имбирного пива, а Стеф — стакан молока. На все про все ушло еще четыре марки, и Лем не смог в уме подсчитать, сколько у него осталось. За пирог, Ирме, потом на Зиман-аллее, еще здесь и за фотографию. Если из восьмидесяти осталась хотя бы половина — уже хорошо.

Что-то он раскидался деньгами. Ах, черт! — вспомнил Искин. Ирме же я давал дважды. За чай и за одежду. Двадцать марок — фьють. Значит, точно осталось меньше сорока. Берштайн, конечно, выручит, если что. К тому же девятнадцатого числа должны выплатить пособие, урезанное в последний год до тридцати трех марок. И продуктовые наборы он получит по продленной социальной карточке. Не бог весть, но даже вдвоем они вполне сносно переживут месяц. А вот дальше надо будет думать.

Искин обнаружил, что в упор остановившимся взглядом смотрит в ямочку под горлом Стеф.

— Ну, что, идем обратно? — он спрятал этот взгляд за улыбкой.

— А о чем ты сейчас думал? — спросила Стеф, поднимаясь.

— О будущем, — сказал Искин.

Они пошли по дорожке в обход саженцев.

— Давай ты не будешь на меня так больше смотреть, — хмуро сказала девчонка.

— Как?

— Как будто меня нет. То есть, тебя нет. В общем, ты понял. Ты лучше разозлись, если я сделала что-то не то, хорошо? — жалобно попросила она в конце.

— Пока все то, — Искин приобнял Стеф. — Все то.

— Я больше не буду пить фруктовую воду. Обещаю.

Пока их не было, к левому крылу центра съехались грузовики — два «хеншеля» и один «манн». Деловитые рабочие в комбинезонах грузили в них столы и тумбы через откинутые борта. У крыльца и под окнами громоздилась всякая мелочь: стулья, лавки, полки, вешалки, свернутые в рулоны плакаты, таблички, кронштейны, листы фанеры и несколько гипсовых бюстов, которых Искин не смог опознать, потому что они были повернуты затылками.

У центрального входа, сбоку от ступенек, были сложены несколько ящиков под замками. Рядом с ними, ожидая погрузки, стояла женщина в легком коричневом пальто. В руках у нее была папка с бумагами.

Искин после обеда слегка осоловел, и очередной забег по кабинетам провел как во сне. В двенадцатом они отдали карточку с фотографиями, получили еще один номерок на бирку и вернулись на второй этаж. В ожидании корреспонденции у Искина даже получилось задремать на стуле в коридоре. Стеф подставила ему плечо, и он с благодарностью опустил на него голову. В конце концов, он почти не спал ночью.

В коротком сне он убегал по широкой улице от нарастающего сзади барабанного боя. Там поблескивали пуговицы и начищенные сапоги, печатался шаг и раздавались команды. Искин понимал, что его загоняют в ловушку, но дома по сторонам не имели ни дверей, ни арок, ни проходов, чтобы в них свернуть. Было идиотски светло. А впереди жутким мороком вставали бетонные столбы с натянутой между ними колючей проволокой. И слышался, слышался заунывный скрип железных ворот. Ку-уу.

Добро пожаловать в Шмиц-Эрхаузен!

Непонятным образом к руке его тут же прилепилась Стеф, и ему пришлось, напрягая жилы и обливаясь холодным потом, тянуть ее за собой, потому что она едва перебирала ногами. Лем оглядывался, дыхание его кончалось, а лицо Стеф приобретало черты то Ирмы, то Аннет, то старухи на омнибусной остановке.

За спиной же…

— Господин Искин.

— Пап!

Получив тычок, Искин разлепил глаза. Из двери кабинета выглядывала шатенка.

— Вы можете получить документы.

— Да, хорошо.

Искин встал, опираясь о спинку стула. Ноги были ватные. В голове плыл туман. Мальчики больно кусались в предплечье. Вручая картонную, плотную, вдвое сложенную карточку, женщина не преминула напомнить ему о недельном сроке, выделенном на обследование. Искин пообещал сделать это завтра.

— Ваша дочь будет жить с вами?

— Что?

— Стеф будет жить с вами?

— Да, — сказал Искин. — Где еще?

— Адрес?

— Гроэке-штросс, двадцать семь, комната сорок семь. Это общежитие…

— Я впишу этот адрес во вкладыш. Коменданту останется только поставить штампик.

— Конечно.

Искин не стал сообщать, что через два месяца им, возможно, придется искать новое жилье.

— Дай! Дай! — запрыгала вокруг него Стеф, едва они покинули здание.

Небо совсем очистилось. Вместо «хеншелей» и «манна» стоял тентованный «Мерседес». Водитель курил, выставив локоть в окно.

— Сейчас, — сказал Искин.

Он несколько раз вдохнул и выдохнул. Свежий ветерок подействовал, как приложенный ко лбу компресс. Что ж так дурно-то?

— Не вырони.

Он передал карточку теперь уже официальной дочери. Вкладыш, конечно, тут же едва не выпал.

— Ой, — сказала Стеф.

— Держи.

— Я держу.

Девчонка на лету прибила тонкую книжицу к животу и вернула ее на место под скрепку. Несколько секунд она рассматривала вклеенную на развороте фотографию и недовольно шевелила губами.

— Что? — спросил Искин, борясь с зевотой.

— Это не я, — сказала Стеф.

Искин заглянул через руки.

— Почему не ты? Ты.

Кривовато обрезанная фотография с залезшей на уголок печатью делала черты лица Стеф резкими, а глаза большими. Она казалась старше, ей можно было дать и восемнадцать, и двадцать лет. На лбу так и читалось: «Flüchtling». Беженец.

— Страхолюдина какая-то, — сказала Стеф, зажмурив один глаз. — Я же не такая. Вот чего я вытаращилась?