Тихий тиран - [8]

— Добрый день, Сергей Сергеевич, — почтительно поздоровался с директором гардеробщик.

— Добрый, добрый, — проворчал Кулагин, проходя мимо.

Не сняв пальто и широко размахивая руками, Сергей Сергеевич вошел в свой кабинет. Швырнул пальто в кресло, а шляпу — на стол.

Тут же затрещал телефон. Кулагин, помедлив, поднял трубку и услышал знакомый голос ректора Прямкова:

— Приветствую, Сергей Сергеевич!

— Здравствуйте, Иван Тимофеевич, — без особой радости ответил Кулагин, — никак не ожидал, что вы так рано позвоните. Что-нибудь случилось?

— Как вам сказать, — неуверенно пробасил Прямков, — и да, и нет… У меня из-за вашего Фатеева уже бессонница.

— Что такое, — насторожился Кулагин, — плохо работает?

— Да что вы, — вздохнул Прямков, — прекрасно работает! Так, понимаете, работает, что родители абитуриентов обходят его за километр… Все ко мне кинулись.

Слова Прямкова немного развеселили. «Так тебе и надо, дружище, в следующий раз не будешь загребать жар чужими руками», — с удовольствием подумал Сергей Сергеевич.

— Может, нам его отозвать? — схитрил Кулагин. — И вам спокойно будет, да и нам, честно скажу, люди нужны.

— Шум поднимется, — отозвался Прямков, — скажут, что специально честного человека отстранили. Может, вам с ним поговорить, Сергей Сергеевич?..

— О чем же? — перебил Кулагин. — Уж не хотите ли вы, чтобы я заставил Фатеева…

— Что вы! — испугался ректор. — Избави бог! Но пусть он, по крайней мере, хоть разговаривает с родителями. Я из-за них работать не могу. Скрываюсь, понимаете ли, от всех бегаю!..

— Боюсь, Иван Тимофеевич, — вздохнул Кулагин, — ничего не получится. Я вам прислал одного из самых принципиальных работников… Отозвать Фатеева могу, а заставить изменить своим принципам — увольте!..

Разговор с ректором вернул Кулагину хорошее настроение. Он подумал о Фатееве, о том, что мало знает этого человека, достал из стола папку, в которой были фотографии сотрудников, отобранные для Доски почета. Фото Фатеева лежало сверху.

Через толстые стекла очков на Сергея Сергеевича смотрели иронически сощуренные глаза. Тяжелые, нависающие надбровья, тонкие твердые губы, неожиданно мягкий и широкий подбородок… Кулагин вдруг подумал: «А ведь у них есть что-то общее… В выражении…»

Почему-то в последнее время он то и дело вспоминал Горохова. И думал о нем без прежней острой неприязни, без раздражения, без нервозности, а с какой-то сосущей отцовской тоской, как о собственном сыне. Иногда ему казалось, что виною тому годы и он впадает в старческую сентиментальность, порой же представлялось, что Горохов является в мыслях как укор, как расплата за допущенную по отношению к нему несправедливость… Горохов однажды сказал, что в науке, к сожалению, не так уж мало чинуш. Не о нем ли это?.. Не о Кулагине ли?.. Нет, нет! Он прекрасный хирург!.. Все знают… За его плечами огромный опыт и сотни счастливых людей, которым он вернул самое дорогое — жизнь.

Тогда почему его стал мучить призрак Горохова?.. Ерунда!.. Какой призрак? Он жив, работает; правда, за тысячи километров от него, но ведь жив и работает… Несмотря на то, что он, профессор Кулагин, чуть не обвинил его в смерти человека.

«Я, кажется, измочалился», — вяло подумал Сергей Сергеевич.

Он потянулся к графину, налил в высокий хрустальный стакан воды, выпил и брезгливо поморщился: вода была теплой и отдавала рыбьим жиром.

Ему припомнилось то утро, когда он в последний раз, несколько лет назад, разговаривал с Федором Гороховым. Кулагин вернулся с курорта, уже зная все, что стряслось за время его отсутствия. Он был почти уверен, что теперь, после неудачной операции на сердце — операции, которую самовольно сделал Горохов и которая окончилась смертельным исходом, вряд ли его, Кулагина, назначат директором открывающегося НИИ. Это было обидно, потому что его кандидатура не вызывала прежде никаких сомнений.

Он прилетел с курорта, втайне надеясь, что Горохова уже нет в клинике, что его уволили, хотя отлично знал, что только он, директор клиники, может уволить кого-нибудь.

И первый, кто вошел в то утро к нему в кабинет, был Горохов…

Сергей Сергеевич стоял у окна, Горохов — у дверей. Профессор не предложил ассистенту ни пройти в комнату, ни сесть. Одному из них предстояло сказать первое слово, одному из них суждено было оставить за собой последнее.

— Как вы могли? Как вы могли, я спрашиваю? Я же предупреждал! Вы представляете, какой скандал разыграется из-за вашего дикого упрямства? За дешевой популярностью погнались? — хриплым шепотом выпалил Кулагин.

Горохов стоял опустив голову. Сергей Сергеевич воспринял молчание Горохова как выражение крайнего испуга.

— Понимаете ли вы, наконец, что именно вы погубили молодую женщину? Я, хирург с таким опытом, с таким стажем, не позволяю себе подобные операции!.. Короче: я не собираюсь больше с вами нянчиться и впредь рисковать жизнью людей… Вы свободны… Сейчас же пишите заявление об уходе! А вообще-то вас надо бы судить!

…Кулагин снова взглянул на фотографию Фатеева. Какой напряженный взгляд у него!.. Горохов в то утро смотрел на него так же. И внезапно Сергей Сергеевич понял, почему так смотрел Горохов. Ну да, конечно же!.. Он не боялся, что его уволят или даже будут судить. Нет же, черт возьми, его волновало и интересовало совсем другое. Он по-прежнему верил в Кулагина как в великолепного хирурга, который должен понять, что даже неудачный исход операции, исход, вызванный не самой операцией, ее методикой, техникой и всем прочим, а совершенно другими, сторонними причинами, случайностью, совпадением, тем не менее открывает поразительные перспективы для спасения таких, казалось бы, обреченных, как та больная…