Тихий друг - [21]

— Он… такой дикий, — призналась Кристина.

— Он… ведь не бьет тебя? — в моем голосе прорезалось беспокойство.

Я крепко обнял ее.

— Никто не имеет права бить тебя, золотце мое.

Я не хочу, чтобы кто-нибудь делал больно моему зайчонку.

Нет, никто не имел права бить ее, причинять ей боль, никто, кроме… него… Германа… «моего» Германа… Сердце молотом стучало у меня в груди.

Я поглаживал и ласкал Кристину всюду, где, казалось, он мог притронуться или ударить, мой милый немыслимый немецкий — потому что он немец — обожаемый дикий зверь…

Кристина заметила мое возбуждение.

— Мне… мне очень приятно, что ты так заботишься обо мне, — пролепетала она.

Она чувствовала ко мне безоговорочное доверие и теперь, казалось, не утаит даже самые интимные подробности того, что между ними происходит.

Он хочет, чтобы она закрыла парикмахерскую, вышла за него замуж и переехала в Дюссельдорф. Она расхваливала его на все лады, она знала его «о, так давно»… в общем, ничего, кроме положительных и любвеобильных отзывов, но я чувствовал, что мы приближаемся к настоящему предмету разговора, который еще был под замком ее мнительности и сдержанности. Как мне показалось, она не была влюблена — ей не хватало речевой виртуозности, чтобы выразить свои чувства в абстрактных терминах — и не была им покорена. Я, становясь постепенно все более нескромным, но, все еще скрывая лихорадочное любопытство под маской заботливости, спросил: как он ласкает ее, нежен ли он, нравится ли ей его тело и все, что они делают в постели…

— Ты сказала, он дикий? Необузданный мужчина — разве это не возбуждает?

Да, действительно необузданный, да, но с ним, с Германом, все случалось «на раз-два», как только они оказывались в постели, сообщила Кристина с сожалением.

— Да, конечно, — кивнул я понимающе, — мальчик просто сходит по тебе с ума.

И в этом вся проблема, в первом скором любовном залпе? Разве он не мог «потом еще раз» и «протянуть это дело»? Нет, он засыпал сразу же, после первого раза… Бедная, вожделеющая Кристина: я думал о том, что в давние времена дамы частенько посещали евнухов, поклонников мужской любви — которым, кстати, с женщинами требовалось приличное время для разгона, в течение которого они прокручивали в голове собственное кино, — те явно были полезны, что касается самого спаривания…

А он никогда не нежничал с ней по-другому… может, гладил руками… или лизал где-нибудь… там? Нет, он вообще довольно старомоден и не особенно сообразителен…

И при всем этом он мог быть невыносимо трудным человеком… когда напивался, например… Она его временами даже боялась… Он вообще-то хотел приехать на выходные сюда, а не ее приглашать к себе… Между прочим, он взял неделю отпуска вдобавок к этим выходным и собирался провести все это время с ней… Но он так часто и так много пил, а потом запросто вваливался в салон… Он производил очень плохое впечатление, Герард… Потому она устроила все так, чтобы поехать к нему… А там уже посмотрит, что делать дальше…

Она, стало быть, собралась ехать к нему, потому что не хотела, чтобы он был здесь… Хреново… Как я тогда с ним встречусь?

— Дай-ка мне фотографию.

Кристина протянула мне снимок. Я мог бы взять и сам, но решил, что подать фотографию должна она. Точно так же она отдаст мне и его самого, а не только изображение…

Нет, на фотографии я не видел и следа всех тех проблем, о которых рассказывала Кристина. Если хотите знать мое мнение, то это просто чемпион, главный приз в любовной лотерее… Нет, даже больше: сейчас вновь, так же сильно, как и в первый раз — когда я подглядывал за его изображением, лежащим на столике — меня охватило чувство неизбежности, уверенности, что этот мальчик был моей судьбой… как бы пафосно и романтично это ни звучало… что моя жизнь в его руках, не меньше… Я должен его увидеть, должен с ним встретиться… Но это возможно только при условии, что Кристина отдастся ему телом и душою… и привезет его сюда, да, если она… почему бы и нет… послезавтра привезет его сюда, возьмет его с собой, для меня… через нее к нему…

— Видишь что-нибудь? — спросила Кристина, видимо, надеясь на очередной оккультный подвиг.

— Я не удивился бы, если бы оказалось, что он… ревнует тебя… — осторожно произнес я.

Если так, сыграет ли это мне на руку или, скорее, напротив? Нужно ли будет скрывать нашу близость с Кристиной или как раз нет?..

Прежде чем я смог додумать эту мысль, вновь произошло нечто совершенно неконтролируемое, как в тот раз, когда я ощупывал конверт, во время комедии — так называемого транса. Из фотографии поднялся и встал перед моими глазами непрошеный, но и нерушимый образ, совсем другой, ни к чему не примыкающий и необъяснимый, зловещий и почти угрожающий: он стоял в полумраке, но тем четче выделялся в охряном сиянии; в той же позе, но иначе одет, он стоял на набережной, на самом краю берега и, будто перерезая его пополам, — нос корабля, и опять — прищурившись… Может, это были последствия того, о чем я так интенсивно, но бессознательно мечтал — уплыть с ним куда-нибудь, как в тех разговорах, которыми я задаром обольщал Кристину, когда она притормозила в ночной гавани?