Тихий человек - [42]

Хуперу было немного за тридцать, но передвигался он так, словно ему все восемьдесят. Таково действие горя. Оно высасывает из человека душу до тех пор, пока не высосет ее до последней капли. Здесь был именно тот случай. Уинтеру хорошо были знакомы эти приметы. То же самое случилось с его мамой. Хупер еще не переоделся и был в том, в чем пошел на работу утром: дешевые брюки от костюма, мятая белая рубашка. Галстука не было. Где бы он ни был, чем бы ни занимался в тот момент, когда ему сообщили новости о гибели жены, его отлаженная жизнь совершила аварийную остановку с жутким скрипом и лязгом тормозов.

– Вы собирались воссоединиться с женой, – начал Уинтер.

Хупер потупил взгляд.

– Коуди, иди в комнату, пока я поговорю с людьми.

– Я хочу остаться, – заявил Коуди, качая головой.

– Мы недолго. Можешь поиграть на моем лэптопе.

– Я не хочу играть на лэптопе, хочу остаться здесь с тобой.

Хупер хотел было настаивать, но неожиданно отступил. Весь его напор куда-то испарился.

– Ладно, но тогда сиди тихо.

Коуди получше устроился на мешке.

– Значит, вы планировали вернуться к жене? – переспросил Уинтер.

Хупер не ответил. Его внимание было приковано к небольшой фотографии в рамке на книжном шкафу. Он, она и Коуди на пляже. Одна из тысяч счастливых улыбающихся семей. Хупер смотрел на нее и явно пребывал за тысячи километров отсюда, удаляясь еще дальше с каждой секундой.

– Вы хоть представляете себе, как это трудно? – сказал он, вытирая глаза.

– Честно? Я даже примерно не могу представить, что вы сейчас переживаете, – покачал головой Уинтер. – Одно то, что вы здесь сидите и можете связно говорить, – для меня подвиг.

– Я люблю ее, – сказал Хупер и поправился: – любил ее. Сильнее я любил только Коуди.

– Я это знаю, но, чтобы наш план сработал, мы просим вас ответить на наши вопросы. Честно. Иначе нет смысла.

– Я знаю, – с усилием устало выдохнул Хупер. – Мы были вместе двенадцать лет, с тех пор как познакомились в университете в Калифорнии. После выпускного Майра захотела вернуться сюда, потому что скучала по семье. Я приехал с ней. Через год мы поженились. Еще через год родился Коуди.

– Почему вы расстались? – спросила Андертон.

– Из-за всего… и из-за ничего, – пожал плечами Хупер.

– Не совсем понятно. У кого-то из вас появился роман на стороне? Поэтому?

– Никто ни у кого не появился, – отрезал Хупер.

– Извините, но я должна была спросить.

– Никто ни у кого не появился, – тихо повторил он. – Через двенадцать лет мы утратили любовь. Это бывает. Когда из года в год занимаешься всем этим бытом, очень легко забыть, почему вы вообще полюбили друг друга. Мы спорили из-за ерунды, что-то доказывая друг другу. Майра решила, что нам нужен перерыв. Так она это называла. Перерыв. Она не решалась сказать, что это расставание. В этом была вся Майра, у нее всегда было хорошо с формулировками. Она училась на филфаке.

– Вы ведь хотели сойтись снова, да?

– Мы ходили к семейному психологу, и вроде бы результат был, – кивнул Хупер. – Майра не хотела торопиться, вот мы и не торопились. Но мы двигались к этому. Две недели назад мы ходили на свидание. Не буду кривить душой и говорить, что все было так же, как в начале, но мы провели вместе хороший вечер.

Хупер замолчал, готовясь сказать что-то еще, но вместо этого заплакал. Какое-то время он просто сидел, а по его лицу текли слезы. Он держался за плечо Коуди так, словно это единственное, что связывало его с этим миром. Мальчик тоже плакал. В этом и состоял невидимый аспект любого убийства. На страницах газет об этом никто не пишет. О той боли, которая столь же глубока, сколь безгранична.

– Сейчас вернусь, – прошептал Уинтер на ухо Андертон.

Он встал и вышел в коридор. Туалет был за второй по счету дверью. На бачке стояли четыре рулона туалетной бумаги. Он взял два и вернулся в комнату. Один отдал Коуди, второй – Хуперу. Они вытерли глаза и высморкались.

– Нам нужно задать Коуди несколько вопросов. Можно? – спросил Уинтер.

– Без этого никак? – спросил Хупер. – Его уже сегодня допрашивали.

– Это важно. Иначе я бы не просил.

– Можно, дружок? – посмотрел Хупер на сына.

Коуди неохотно кивнул. Он казался испуганным и напряженным и напоминал птенца, съежившегося в гнезде. Уинтер увидел в этом мальчике себя. Ему самому было всего на год больше, чем Коуди, когда обрушился его мир, и он все еще помнил все до мельчайших подробностей. Дни после ареста отца – время недоумевания и дезинформации. Все перевернулось с ног на голову. Уинтер встал с дивана и сел на полу, скрестив ноги. Даже так он был на голову выше Коуди, но, по крайней мере, сидели они на одном уровне. Он заговорил тихим, мягким голосом, без резких звуков и движений.

– Не буду тебя обманывать, Коуди. Будет довольно трудно. Тебе не захочется говорить со мной. Поэтому прошу тебя набраться храбрости. И я хочу тебе кое-что пообещать. Я обещаю, что буду искать человека, который сделал это с твоей мамой. Но, чтобы его найти, мне нужна твоя помощь. И когда тебе покажется, что ты больше не можешь отвечать на вопросы, вспомни об этом. Хорошо?

Коуди опустил и поднял голову всего на сантиметр, но этого было достаточно. Когда говоришь с остро травмированными свидетелями, приходится довольствоваться тем, что есть. Уинтер подумал, с какой стороны лучше зайти. Ребенка уже допросили вдоль и поперек относительно произошедшего утром. Заново задавать те же самые вопросы смысла не было. Это лишь нанесет ему сильную боль.