Тициан. Любовь небесная – земная - [61]

– Ну что, попробуешь сделать роспись? – однажды Камилло протянул ему эскиз Джорджоне для очередной двери. Этот эскиз был цветным, тогда как многие другие были лишь набросаны углем, с обозначением цвета фрагментов.

Тициан приступил к работе, будто выполняя картину по эскизу Дзордзи. Спустя много дней у него получился пейзаж в приглушенных тонах, с башнями, замками и ночным небом. Камилло похвалил:

– У т-тебя хорошо выходит! – Тициана обрадовал лучистый взгляд, которым тот смотрел на его работу. – Манера сдержанная, но уверенная, то, что нужно. В этом ряду будет семь порталов, – объяснил Камилло. – Изучи чертеж, найди сам эскиз для следуюшего – и начинай.

Тициан взял в руки стопку листов с рисунками Джорджоне.

– А сколько этих картин, ну, порталов, тебе всего понадобится?

– Сорок девять. Для всего Театра.

– Но тут не так много набросков осталось.

– Да, Дзордзи успел сделать эскизы только до третьего уровня, до уровня Пещеры.

– И сколько всего будет уровней?

– Семь. Р-разумеется.

Тициан хотел спросить, кто придумает и выполнит остальное, но промолчал.

* * *

Настал день, когда Камилло принес холст с картиной Джорджоне, положил на большой стол в мастерской:

– Сегодня отложим Театр и поработаем с этим.

Художник вздохнул обреченно: ему было страшно. Но он привык повиноваться Камилло.

– Как ты считаешь, Тициан, если бы мы попросили Дзордзи дать название этому полотну – каким бы оно было?

Он помнил каждый фрагмент картины: обнаженная женщина кормит младенца на берегу реки. На другом берегу стоит солдат в красном и смотрит вбок. Вдали хорошо видны мост и башни, небо бурное, среди туч и облаков хорошо видна молния. Его эта работа завораживала, но не давала чувства радости или утешения. Сплошная тайна, темный намек и смятение чувств.

– Молния там в небе – значит, это гроза?

– Да, явление Юпитера, громовержца, п-повелителя стихий. Я вижу, что эта к-картина пугает тебя больше всех других.

– Правда, поэтому я ее и взял с собой.

– Объясню тебе ее немного и потом расскажу, почему она пугает и меня тоже. Я вижу в ней предсказание того, что произошло с нашим Дзордзи.

– Не понимаю.

– Когда картина только появилась, она выглядела иначе.

– Ты видел ее другой?

– Да, года два назад я увидел, что Дзордзи пытается на холсте выразить то, что мы с ним перед этим обсуждали: некоторые идеи Театра памяти и символы из числа тех, что есть на первом уровне Театра.

Тициан молча ждал, надеясь, что Камилло объяснит хоть что-то понятным языком.

– Он изобразил на полотне взаимодействие всех четырех стихий, – сказал архитектор.

– А правда, что он сразу наносил краску на холст, без эскиза? – зачем-то спросил Тициан.

– Правда. Но это к делу не относится, – добавил Камилло строго. – Какая вообще разница? Стихии здесь взаимодействуют активно, и священный огонь Юпитера – то, что люди называют молнией, – есть результат взаимопроникновения, когда воздух, вода, земля вместе производят животворящий огонь. А вот здесь, посмотри, изображены семь врат, семь башен на картине! Получилась иллюстрация к нашей с Дзордзи совместной работе, к нашему Театру Памяти.

«Может быть, поэтому она внушает мне такое беспокойство? Я профан, ничего в символах не понимаю и даже не могу объяснить, как они на меня действуют», – разволновался Тициан.

– Но ты сказал, что картина была другой? Что поменялось в ней?

– Болтливость и нетерпеливость вдруг вернулись к тебе, – снова одернул его архитектор. Тяжело вздохнув, он продолжил: – Дам тебе испытание, Тициан. Ты должен остаться наедине с картиной, попытаться войти в ее пространство. И почувствовать, какой фрагмент вызывает у тебя чувство незаконченности, кажется чужеродным.

– Может, завтра? – Художнику не хотелось входить в мир, созданный Дзордзи.

– Даже если тебе сейчас страшно, ты сможешь, – подбодрил его Камилло. – Ты изменился и окреп. Я вернусь, – пообещал он, бодро направляясь в сторону кухни.

Тициан добросовестно постарался представить себя на мосту, потом под деревом. А можно ли пройти под дальней аркой? Встать рядом с солдатом?

* * *

– Все вроде на месте, – сказал Тициан Камилло. – Не знаю, о чем ты меня спрашивал. Только вот солдат…

– Что солдат? – Камилло был весел, он вернулся с половиной круга колбасы в руках. – Среди арок ты побродил, прежде чем вернуться к солдату? По мосту прошел?

– Да. Только солдат кажется мне неопределенным, что ли. Необязательным! Вот верное слово.

– А что бы ты мог сделать, чтобы убрать эту неопределенность?

– Наверное, контур фигуры сделал бы четче. Да, поработал бы с контуром.

– Молодец! – Камилло радостно ринулся к Тициану, на художника пахнуло чесноком и луком. – Правильно Дзордзи говорил про тебя – ты молодец!

– Он правда так говорил?! Чему ты радуешься?

– Когда я впервые увидел картину, – объяснял архитектор, продолжая жевать колбасу, – на ней, кроме башен и буйства стихий, были изображены две женщины без одежды, одна из них с ребенком. Никакого солдата не было и в помине. Но затем Дзордзи изменил картину.

– А где была вторая женщина?

– Там, где сейчас солдат, вояка с палкой! Раньше на его месте сидела прекрасная женщина, она мечтала, опустив ноги в воду. Прежняя картина была гармоничной: две богини уравновешивали мир Театра Памяти, который был их миром. Но когда я снова увидел картину перед последним отъездом Дзордзи в Венецию, вместо нимфы у реки появился солдат. То есть Венеру сменил Марс, все дело в этом.