Тициан. Любовь небесная – земная - [59]

– Как могут люди спать, когда происходит такое? Все звучит, все благоухает и движется! А на земле ли я? Жив ли я сам?

Ему захотелось раздеться, невыносимо было чувствовать на себе грязную, тяжелую одежду.

Голый Тициан катался по земле, трава нежно касалась его боли, роса холодом ранила кожу, но очищала и исцеляла. Он перекатывался с боку на бок, как животное, извивался на спине. Хотелось завернуться в мокрую траву и замереть, уткнувшись носом в землю, вздохнуть так глубоко, чтобы вспомнить разом о тысяче важных вещей. Он слушал птиц, зажмурившись, затем вскакивал – и снова падал, кричал, тело и руки его были в лепестках и травинках, прошлогодняя листва и земля прилипли к коже. Не одеваясь, Тициан вернулся на кухню в свой угол, там натянул на себя рясу – она лишь прикрывала ему колени, а рукава доходили до локтей.

Потом он отправился в большой сарай, похожий на конюшню. Там стоял огромный верстак, а вокруг рядами были расставлены деревянные ящики примерно одинакового размера. Еще были арки и дуги, необычно расписанные. Будто некоторые знаки из «Гипнэротомахии Полифила», отметил Тициан, перебрались на эти деревянные предметы. Художнику хотелось их рассмотреть, но он почувствовал тошноту и слабость; надо было выбираться из мастерской и дойти до тюфяка. Он побрел, выставив руки вперед, чтобы не упасть. Снова рухнул в сон.

* * *

Каждый раз во сне подходил к пещере все ближе. Джамбеллино и Дзордзи, наконец понял Тициан, изображали именно эту пещеру. Дзордзи поссорился с мастером из-за того, что хотел первым войти в нее, а мастер, конечно, не мог этого допустить, никак не мог, он гораздо старше и имеет право первенства, но Дзордзи не уступил. Дзордзи очень добрый человек, но ошибся. Он не обманывал, просто не знал заранее, что в пещере не свет, а беспощадный огонь, смертоносный. Но ведь с Виолантой ничего плохого не произошло? Что за бред снова несет Франческо? Тициан со всего маху дал Франческо кулаком по лицу и заорал.

* * *

– Обтирай ему тело уксусом, и виски тоже. Тряпицу намочи и обтирай. А ты перевернись, Тициан, давай, помоги нам.

– Да ведь он не слышит вас, синьор! Переодеть его надо. Как кричит, жалко парня-то, – сокрушалась старая Мария.

– Вот и п-переодень.

– Как я могу перевернуть огромного мужика, синьор?

– Давай вместе. Пить ему больше давай, у него губы ссохлись! Г-говорил тебе, Мария, – воду ему подноси чаще, вода – главное лекарство.

– Если выживет, я завтра лекаря приведу из деревни, он травы знает. Вдруг сами его не вылечим, я грех на душу не желаю брать.

– Amor non est medicabilis herbis[4]. Сперва надо дождаться утра. Но надежда есть.

* * *

Тем утром Тициан дошел до колодца и упал, волна сладкой боли оглушила его. Очнулся он с ощущением, будто только что родился на свет. Голова болела так, будто огромная птица расклевала ему череп. Перед ним стоял улыбающийся Камилло с деревянным корытом в руках.

– Вот видишь, Мария, вода всегда помогает, – сказал толстяк.

Тициан лежал в луже, повернувшись на правый бок. Он попытался встать, но смог только подняться на четвереньки; стоял в смешной позе, мокрый и грязный, продрогший.

– Великан, вставай сам, мы уже хотели звать солдат, чтобы тебя п-перенести, – подбадривал Камилло, помогая ему.

Тициан смог самостоятельно дойти до кухни и впервые ел за столом вместе с Камилло. К полудню он лежал на матрасе около стены замка, на зеленой лужайке под вишнями. Сквозь бойницы было видно горное ущелье. Слепило солнце, воздух нагрелся, но Тициан мерз. Камилло сказал, что ему надо продолжать молчать еще хотя бы неделю, чтобы набраться сил. Хотя Тициану не только говорить, даже думать пока не хотелось.

– Сегодня только ешь и лежи, это будет твое задание на ближайшую неделю, – приказал Камилло. – Пока силы не вернутся.

Сам архитектор устроился рядом с матрасом, притащив два табурета и бумагу. Он работал и говорил почти без остановки. Теперь слова толстяка и его решимость распоряжаться его временем, даже самой его жизнью, не раздражали Тициана. Речи Камилло убаюкивали.

– Постичь связь между отдельными частями природы – значит почувствовать аромат сущего. Ты лежи, дыши и размышляй. Постарайся осознать, что ты тоже частица этого неба и земли, гор и камней. Кажется, нет ничего проще, чем осознать это. Но почувствовать сердцем, вот этим местом, посмотри, – Камилло положил ладонь себе в середину груди, повыше огромного живота. – Всегда удерживать внимание здесь совсем не просто. Однако это делает человека неизмеримо сильнее других.

Между ними на расстеленной холстине лежали хлеб и головка козьего сыра в сырой тряпице. Время от времени Камилло отрезал большие куски, ел сам и передавал Тициану, который тоже ел жадно. Но чаще, слушая монотонные речи, художник дремал.

– Существует четыре стихии, из них состоит наш мир. Сегодня размышляй о воде: она создает все и затем переиначивает, проникая всюду. Вода творит и разрушает, она соединяет далекое и близкое. Поэтому, глядя на воду, хорошо размышлять об отдаленном, вода приближает его. Вон там, вглядись в ущелье, – есть горный поток. А откуда он взялся? Куда стремится? В чем его непостоянство и в чем постоянство? Сильный он или беспомощный? О чем поток знает в начале своего пути и куда попадает впоследствии? Остается ли его вода прежней, преодолев такой путь? Думай об этом. Почему есть вода моря, соленая, а есть иная – как в этом ручье. Для чего их разделили? Слышишь меня, Тициан? – Камилло ткнул его кулаком в плечо.