Тиберий - [87]

"Гней Пизон был легатом и другом Августа, — начал он речь ссылкой на сотрудничество обвиняемого с бывшим, ныне уже божественным принцепсом, но умалчивая о собственном совместном с ним консулате. — И по вашему совету, отцы-сенаторы, я дал его в помощь Германику. Молодость я подкрепил зрелостью, талант — опытом. Но доброго взаимодействия не получилось. И вот тут мы должны разобраться и четко разделить: строптивость и неповиновение, недоброжелательство и преступление, выявить, где предосудительное, а где наказуемое. Если Пизон только радовался смерти моего сына, то я возненавижу его и порву с ним отношения, но не стану преследовать его по суду. А вот в случае совершения им преступления, пусть его постигнет возмездие, и тогда торжество справедливости даст удовлетворение детям Германика и мне. То же самое надо иметь в виду и в вопросе о противостоянии проконсула и главнокомандующего. Если Пизон лишь пытался соперничать с Германиком за любовь солдат и авторитет в провинции, то это можно считать неуместным честолюбием и попенять ему за такое поведение. Но его обвинители утверждают, будто он разлагал войско, потворствуя дурным страстям легионеров, и не выполнял приказания военачальника, будто он пытался силой вернуть провинцию, из которой его выдворил приказом Германик. Эти заявления уже указывают на поступки, заслуживающие наказания. Однако нам надлежит определить, где здесь истина, а где чрезмерное усердие обвинителей".

Далее Тиберий высказал недовольство откровенно пропаган-дистским характером погребальных мероприятий в Азии. Особенно он подчеркнул, что не следовало порочить римские нравы перед иностранцами. "Зачем было утверждать, будто Германик отравлен, если это еще и сейчас не доказано? — говорил он. — В общем, для того, чтобы справиться со сложной ситуацией, не усугубить беду, мы должны заставить смолкнуть чувства, тогда будет услышан голос разума. Пусть никто не обращает внимания на слезы Друза, на мою печаль, пусть никто не руководствуется клеветой, распускаемой о нас, и рассматривает дело так же, как и всякое другое. Единственную уступку, которую мы, я полагаю, можем допустить в память о доблести и особом статусе Германика, это вести процесс в сосредоточенной тиши курии, а не на шумном форуме, и поручить его сенату, а не судьям".

После данных принцепсом разъяснений относительно того, что считать подлежащим наказанию, а что — нет, в обсуждении появилась некоторая системность. Тогда выяснилось, что доказать факт отравления невозможно. Правда, нашлись такие свидетели, которые утверждали, будто видели, как во время обеденной трапезы Пизон, возлежа выше Германика, подмешал ему в чашу отраву. Однако при подробном воссоздании обстановки того пиршества выяснилась невозможность подобного действия. Рядом находились другие гости, а непосредственно возле Пизона и Германика стояли прислуживавшие им рабы Германика, которые никак не могли просмотреть столь подозрительного поступка гостя в отношении их хозяина. Пизон предложил допросить рабов под пыткой, но сенаторы сочли, что в этом нет необходимости. Мнительные свидетели были выдворены из курии.

Изначально существовал один человек, способный бросить луч света в темные недра этой интриги. Сразу после смерти Германика Сестий приказал арестовать известную на Востоке смесительницу ядов Мартину. Говорили, что Планцина общалась с нею. Поэтому Сестий без промедления отправил арестованную в столицу. Однако, едва ступив на италийский берег, Мартина внезапно скончалась прямо в Брундизии. Следов отравления найдено не было, но, тем не менее, все это выглядело очень подозрительным. Причем смерть возможной свидетельницы или даже участницы преступления находили подозрительной как обвинители Пизона, так и его защитники. "Убийца убрал ту, которая послужила ему орудием преступления, чтобы замести следы!" — заявляли одни. "Не имея никаких улик против Пизона, Сестий прибег к провокации, чтобы косвенно опорочить невинного человека! — утверждали другие. — Иначе он сам допросил бы Мартину, прежде чем посадить ее на корабль. К тому же она находилась под охраной его людей, и посторонним доступа к ней не было". Однако споры спорами, но истину выявить уже не представлялось возможным.

А вот примеров невыполнения приказов главнокомандующего оказалось немало, и Пизон с трудом искал оправдания. Защита вообще чувствовала себя неуверенно. Обвиняемый обращался с просьбой стать его адвокатом ко многим видным аристократам, но безуспешно. Все они под разными предлогами отказались. Среди них были и такие обычно говорливые личности как Луций Аррунций и Азиний Галл. В конце концов защиту возглавил брат Гнея Пизона Луций, а помогали ему два друга.

Но самым убедительным стало обвинение Пизона в попытке вооруженного захвата провинции. Соответствующие факты были неопровержимы. Защита могла состоять только в доказательстве правомерности таких действий, а в этом случае нужно было возложить вину на Германика. Пизон понимал, насколько мертвый Германик опаснее живого, потому отказался от борьбы. Возможно, его надоумил не идти против народного любимца Сеян, пообещав ему защиту иного рода.