Тиберий - [86]

После разговора с префектом преторианцев Тиберий мог порадо-ваться, что обрел инициативного помощника, который освободил его от неприятного и хлопотного дела. Но зато смутные прежде опасения относительно матери, теперь, не став более четкими, вдруг обрели силу. Сеян ни единым словом не подтвердил их, но Тиберий видел, что сам для себя тот уверен в виновности Августы, и эта уверенность, помимо воли, передалась ему. Тиберий начал следить за матерью, взвешивать ее слова, исследовать настроение. И это отнимало у него последние душевные силы. Если Августа стала инициатором отравления Германика, то, значит, она всегда была не тем человеком, которого знал Тиберий, значит, ошибочны все его прежние представления о матери, а следовательно, и о самом себе. Ее виновность означала, что вся жизнь Тиберия зиждилась на преступлениях.

Но если Августа имеет отношение к смерти Германика, то об этом известно Планцине и, соответственно, Пизону. Новые подозрения заставили Тиберия по-особому всматриваться в лицо обвиняемого. Род Кальпурниев Пизонов имеет большой вес. Если Гней Пизон сможет взвалить вину за несчастье, постигшее Германика, на Августу, то тем самым подтвердит вообще все недобрые домыслы римлян относительно принцепса и его матери. В таком случае плебс, радуясь разоблачению нелюбимого правителя, способен простить Пизона. Тогда у оппозиционной аристократии появится шанс захватить власть, а его, Тиберия, постигнет позорная смерть и Гемонии.

Обо всем этом думал Тиберий, глядя на суровое лицо гордого Пизона во время бесконечных выступлений всевозможных свидетелей. Сколь страшно самому могущественному человеку в мире сознавать свою зависимость от того, кто фактически уже обречен на смерть! Как ненавидел Тиберий свою мать за то, что она подвергла его такой унизительной и крайне опасной зависимости! Он ненавидел единственного близкого человека, тогда как все остальные были ему просто врагами!

Но, может быть, дело не столь безнадежно, ведь пока нет никаких доказательств самого факта отравления, а уж тем более, причастности Августы? "А он знает", — думал Тиберий и сверлил Пизона пронизывающим взглядом. "Поговорить с ним наедине? — рассуждал принцепс. — Но это вызовет подозрения. А главное, Пизону не выгодно разглашать правду. Если он подтвердит участие Августы в убийстве, то навлечет на себя беду как опасный свидетель. Если — опровергнет, то, наоборот, перестанет нас интересовать и обесценит свою жизнь. Народ жаждет расправы, его свирепости Пизон может противопоставить только мою власть, следовательно, ему необходимо морочить мне голову, чтобы держать на крючке".

Гней Пизон поймал на себе взгляд принцепса и в свою очередь задержал на нем внимание. Столько во взоре подсудимого было всего непередаваемого словесно, что Тиберий потупился.

Между ним и Гнеем Пизоном существовала особая связь. Двадцать семь лет назад они вместе исполняли консулат. По римским понятиям это означало дружбу или, по меньшей мере, единство взглядов и деловое сотрудничество. История знает примеры, когда даже личные враги во время совместного консулата забывали о неприязни и взаимодействовали с пользой для общего блага. Кроме того, отправление консульства являлось не только государственным делом, но и религиозным актом. Высшие магистраты наделялись правом ауспиций, то есть получали возможность запрашивать волю богов. Они становились связующим звеном между римским народом и небесами. Поэтому консулов объединяла не только общность деяний и ответственности за Отечество, но также иррациональная нить, ведущая в заоблачную высь.

И вот теперь один из них находился в положении подсудимого, а другой — высшего судьи, но подоплека истории была такова, что в любой момент они могли поменяться местами. Причем лишь один из них обладал ключом к тайне и реально владел ситуацией, а другой имел право действовать, но был безоружным ввиду недостатка информации.

Вновь и вновь встречаясь взглядом с Пизоном, Тиберий терзался, гадая, чего в его глазах больше: мольбы или угрозы. В эти мгновения он вновь проклинал мать, хотя и понимал, что сам является всего лишь ее частью, причем не только физически, но и как политик.

Тем временем расследование шло своим чередом. Фульциний Трион все-таки добился права обвинять Пизона. Он заявил, будто высмотрел в нем преступника еще задолго до его проказ в Сирии. Запретить ему говорить о тех давних проделках Пизона никто не мог, и Фульциний взгромоздился на ораторское возвышение. Он сполна покрасовался перед сенатом и принцепсом, живописуя тщеславие и корысть Пизона, проявленные им в пору наместничества в Испании. Однако всем было ясно, что словесная суета вокруг таких, ставших обыденными злоупотреблений властью, которые приписывались оратором обвиняемому, не могла решить дело. Но, когда слово получили друзья Германика, ситуация стала еще более запутанной. Финиша не просматривалось. Обсуждение проходило агрессивно. Клокотали страсти в курии, а на форуме бесновался плебс в ожидании, когда ему бросят на растерзание преступника. Однако логике не за что было ухватиться в этой шумихе. Эмоции захлестывали разум, дело зашло в тупик, и Тиберий решил вмешаться.