Тиберий - [85]

"До чего же распоясался порок, средь бела дня на глазах у всех празднует свою победу над доблестью и честью! — возмущались горожане. — Пизон посмел причалить у самой гробницы Августа! С непристойной усмешкой убийца прошествовал мимо праха своей жертвы!"

Дом Пизона на склоне Палатина был празднично украшен лентами. Слуги в парадной форме встречали хозяина у порога. Тут же толпились гости, поглаживавшие животы в предвкушении яств аристократического стола. Пизон намеренно переобнимался с многочисленными гостями прямо у входа, чтобы это видели задравшие головы простолюдины на форуме. Затем грянул пир, и шум пьяной радости обрушивался с палатинских высот на головы возмущенного плебса.

На следующий день Фульциний Трион вызвал Гнея Пизона в суд. Добыча от победы над Либоном лишь разожгла аппетит этого хищника, промышляющего красноречием в дебрях форума, а если доведется, то и среди внушительных колонн зала курии. Но ему преградили дорогу бывшие легаты Германика. Они заявили, что Трион не достоин выступать солистом в главной драме последних лет как человек посторонний. Сами они будто бы тоже не берутся быть обвинителями, и намерены лишь предъявить свидетельские показания. Правда, они тут же дали понять, что в данном случае честное свидетельствование одновременно является и самым тяжким обвинением. По их предложению, вести этот процесс надлежало самому принцепсу. Пизон согласился с их мнением, полагая, что Тиберий в своих суждениях менее зависим от воли толпы, чем сенаторы.

Тиберий почувствовал себя в ловушке. Народ требовал крови, следовательно, не осудить Пизона было невозможно. Кроме того, в случае оправдания обвиняемого, принцепс, по представлению плебса, подтвердил бы подозрения в собственный адрес. Но для того, чтобы осудить Пизона, требовалось доказать факт отравления. Это представлялось крайне сложным даже в случае, если отравление имело место. Однако важнейшим в этом деле был не технический аспект, а политический. Признание Пизона отравителем опять-таки усугубило бы подозрения в причастности к преступлению самого Тиберия, поскольку никто не поверил бы в то, что проконсул осмелился на такой шаг, как устранение наследника престола, без ведома принцепса. Помимо прочего, аристократия обвинила бы Тиберия в гонениях на высшую знать. Но уйти от ответственности, уклониться, ему тоже не представлялось возможным; как лидер сената он должен был взвалить этот груз на себя.

Итак, любое слово принцепса по рассматриваемому вопросу делало его врагом плебса или нобилитета, либо народа и знати одновременно. Поэтому он предпочел не говорить, а слушать. Как обычно, Тиберий подошел к делу обстоятельно и повел его неторопливо. Он вызвал свидетелей и опросил их в присутствии своего ближайшего окружения. Затем также в узком кругу он переговорил со сторонниками обвиняемого. Глубокомысленно помедлив еще день, Тиберий объявил, что предстоящий процесс слишком сложен, требует большой подготовительной работы, а потому без помощи сената ему не обойтись. Под таким благовидным предлогом принцепс передал это дело сенату. Постепенно он совсем ушел в тень. При этом получилось, что от его имени ход следствия контролировал Элий Сеян, который располагал осведомителями во всех кругах римского общества.

Вначале Сеян сам выступал в роли информатора принцепса. Но однажды он дал знать Тиберию о своем возросшем значении.

— Тебе не стоит волноваться, Цезарь, я вошел в доверие к Пизону и, внушив ему надежду на нашу поддержку, тем самым надел на него узду, — с заметным самодовольством сообщил Сеян. — Теперь он не пойдет в открытое наступление и не скажет ничего лишнего.

Изумленный Тиберий посмотрел на него неприятным взглядом. "Ты смеешь меня подозревать, когда мне верит даже Антония!" — мысленно воскликнул он и уже собрался урезонить своего служаку, но осекся, едва раскрыв рот. В последний момент ему подумалось, что Сеян, возможно, имеет в виду причастность к делу Августы.

В эти мгновения Сеян изучал работу мысли принцепса по его лицу и теперь, подведя итог, усмехнулся. Тиберию в этой усмешке почудилась демонстрация чувства превосходства, и он тоже пристально посмотрел на собеседника. Но тот уже всем видом выражал послушание и собачью готовность служить.

— Хорошо, Луций Элий, — сказал Тиберий, — ты выбрал верный способ действий. В условиях всеобщего недоброжелательства любое слово обвиняемого может стать поводом для клеветы на нас. Пусть меньше болтает.

— Я стараюсь поступать так, как поступал бы ты сам, император, если бы тебя не стеснял в действиях высокий сан.

— Пока это у тебя получается, — с ударением на первом слове мрачновато сказал Тиберий.

— У меня это будет получаться всегда! — отпарировал Сеян скрытое сомнение принцепса. — Ты еще увидишь, насколько я могу быть тебе полезен.

"Он все время опережает меня на один ход, — подумал Тиберий. — Смышленый малый. Впрочем, так выходит потому, что он видит цель в угодничестве, а я думаю только о деле".

После этого Тиберий в свою очередь попытался хитрить с Сеяном, чтобы выведать, какие-либо сведения о возможной виновности Августы. Но ему не удалось ни узнать что-либо определенное, ни избавиться от тягостного подозрения.