TIA*-2. *This is Africa - [46]
— Ве́таль, ну ты чё там? Струёй примёрз, что ли? Лето вроде на дворе.
— Да иду, иду…
Млять, не дадут поразмышлять спокойно, с видом на излучину Иртыша. Дикие люди, что с них взять.
— Всё, готово! Гер, ты разлил?
Саня, круглощёкий здоровяк почти моего роста, разогнулся над мангалом, держа в лопатообразных ладонях четыре шампура. Герыч и Юра уже сидят на раскладных стульях у раскладного же столика, в полной боевой готовности. Блин, у меня самого от одуряющего запаха жаренного мяса в животе заурчало. Герыч, отставив бутылку «Абсолюта», повернулся ко мне.
— Ты чё там застрял?
— Да так, на пейзаж смотрел. Красиво…
— У нас тут вообще сказочные места есть, в горах особенно. Там… ну прям вааще!
Юра, самый молодой из собравшихся, огненно-рыжий потомок немецких переселенцев XVIII века, изобразил руками насколько «вааще!». Саня, тем временем, выложил шашлык на большое блюдо в центре стола.
— Маринад по новому рецепту делал, попробуем… Ну, что, за встречу!
Фуф! Ничего так пошла. Теперь взять со стола горячий, сочный кусок мяса, жадно вдохнуть аромат и …мм… вкуснотища! Чувствую себя хЫщником, хе-хе.
Саня и Юра — друзья Герыча. Вернее, Саня друг, а Юра Санин зять, и пока где-то на стадии перехода из «знакомый хороший парень» в друзья. У Сани свой автосервис, а Юра бизнесменит понемножку. То из РФ в Казахстан что-то везёт, то в обратную сторону, и с особенностями пересечения границы знаком не понаслышке. Ещё Юре пять лет назад дали два года условно за «сепаратистский и антиказахский» пост во Вконтакте, причём вынесения приговора он четырнадцать месяцев дожидался в СИЗО. Как легко догадаться, особой любви к Казахстану он не испытывает, как, впрочем, и Саня. Я у них обоих как бы авансом пользуюсь некоторым уважением, потому как Герыч, непонятно какого хрена, разболтал о моём участии в движухе на Донбассе.
— Да, красиво у нас тут. Жаль, пиздоглазым всё достанется.
— А как у вас тут с движухой вообще?
Саня неопределённо повёл плечами, после чего грустно махнул рукой. Что, видимо, означает «хреново». Подключился Юра.
— Давно уже всё задавили, ещё в девяностые.
Хм… Ему самому на вид лет 25–27, интересно, много он из 90-х помнит?
— … в четырнадцатом было оживление, весной. И калбиты[7] притихли малость. Но осенью уже всё стало, как было. И даже хуже, сейчас вообще лютуют. Меня вон только за этот год два раза на «профилактику» дёргали, а осенью и с обыском приходили. Я ж у них как «экстремист» прохожу. Я и сам в четырнадцатом хотел в Славянск ехать, но Люда беременная была как раз.
Последние слова Юра произнёс слегка извиняющимся тоном, так что я успокоительно-понимающе кивнул.
— Вот… А сейчас все, кто там был, домой вернуться не могут. Кто вернулся, тех сажают, на хорошие сроки. У ФСБ же все списки от дэнээровцев есть, кто у них был. И кто отсюда, они на всех инфу в КНБ сливают моментом. Человек ещё там, а тут его родственников комитетчики прессуют уже — давай, типа, звони ему, чтоб срочно приезжал. Ребёнок там заболел, или ещё чё. Приезжает, и звиздец. Суки…
Суки, кто бы спорил. Это ещё к тому, почему я уехал, и возвращаться насовсем не планирую. Не потому, что боюсь, а потому что сидеть на жопе ровно, в той же Москве, когда эти мрази ходят по одним со мной улицам, я не могу. Хочется их убивать. Но долго это не продлится, заметут, рано или поздно. А я в тюрьму не хочу, и в землю тоже. А из Кейптауна или Мбужи-Майи оно несколько абстрактно воспринимается, знаете ли…
— За движуху?
— За движуху!
Фуф! И эта хорошо пошла! Вообще, на природе водка в меня как-то куда лучше заходит, чем в кабаке.
— Слушай, а как там с бабами, в Африке?
Ну, вот. А я всё ждал, когда же начнётся.
— Да как… Хорошо! Много с обалденными фигурами, познакомиться — вообще без проблем. И темпераментные.
Вижу, глаза у мужиков разгорелись. Саня, как более старший и осторожный, интересуется насчёт СПИДа.
— Ну, есть, конечно. Для того гондоны человечество придумало, однако. Но у меня постоянные сейчас, так что я не заморачиваюсь.
— Постоянные в смысле много, что ли?
— Не, зачем мне много? Близняшки, 20 лет.
— Мля, круто!
— А познакомиться чё, реально вообще без проблем?
— Ага. Хоть официантка, хоть кто. Давайте по третьей, за прекрасный пол, и расскажу.
Выпили, закусили. Шашлык что-то быстро убывает. Юра вроде и тощий, а мечет, как пылесосом. Саня, видимо, придя к тем же выводам, попросил меня подождать с рассказом, быстренько соорудил ещё четыре шампура и водрузил их над углями.
— Так вот, был у меня там знакомый, из Самары, Рома. И едет он как-то на машине…
Восточно-Казахстанская область, граница с РФ.
Где-то впереди, сквозь тёмно-серый, погашающий все краски и размывающий очертания предметов сумрак трижды мигнули фары. Длинный — короткий — длинный.
— Всё, пора! У вас пять минут, погранцы отвернулись. Удачи, ребят!
Обнимаемся с рыжим Юрой, благодарим его за помощь и, быстрым шагом, рысим по полю. Или это степь? Хрен его знает, далёк я от сельского хозяйства. Слева на фоне неба проступает силуэт пограничной вышки, не знаю уж, казахской или российской. Остаётся надеяться, что Юра своё дело знает, и кто бы там не был на вышке, сейчас он старательно смотрит в другую сторону. Сорок тысяч рублей с человека — нормальный приработок, ИМХО. Ну, это на всех, сколько уж там конкретно погранцам поступает с этого — хрен их знает. Юра говорил, как минимум один переход за ночь на этом участке, а то и два-три.
Производственный роман из жизни африканских авантюристов. Алмазные прииски, негры с автоматами, саванна, преступления, малярия и прочая обыденность. Все герои и большая часть событий имеют реальных прототипов.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.