Терроризм в российском освободительном движении - [96]

.

Однако резолюция конференции немедленно вызвала критику на страницах заграничной бундовской печати. Автор статьи «О партийной мести» не без оснований доказывал, что месть — это первая стадия терроризма, если она носит не спонтанный, а организованный, партийный характер; это и есть постепенный переход к террору, ибо террор засасывает. Анонимный автор остановился также на «психологической подкладке террористической тенденции» проявившейся на конференции: «В каждом человеке, выросшем и воспитавшемся при самодержавном режиме, сидит террорист... Террористическая психология российского человека, — не без наблюдательности замечал он, — состоит не только в том, что он сочувствует террористическим актам, но еще в том, что он в глубине души приписывает террору положительную, созидающую роль. Сколько бы прекрасных доводов мы себе ни приводили в пользу несостоятельности террора, как средства борьбы против правительства, нам не заглушить внутреннего голоса, продолжающего, вопреки голосу рассудка, нашептывать: а все ж таки, если убить такого-то, то, быть может, станет легче жить; как-никак, а политические убийства все же могут поставить некоторые границы царскому произволу, «сократить руки» правительству и пр. — голос не совсем уверенный, но неотвязчивый»[666].

По-видимому, этот «неотвязчивый голос» слышало немалое число бундовцев. Кое-кто из них вышел из партии, будучи не в состоянии принять хладнокровные рассуждения партийных теоретиков о неэффективности, при данных условиях, вооруженного сопротивления государственному насилию. Среди них было некоторое количество рабочих из Белостока, примкнувших к более «боевым» революционным организациям в своем городе, благо что недостатка в них не было или, к примеру, Фрума Фрумкина, ставшая впоследствии известной эсеровской террористкой. В целом Бунд все же серьезных потерь не понес, хотя проблема применения насилия осталась для него, по выражению Х.Тобиаса, «никогда не заживающей раной»[667]. Бунд преодолел «террористический соблазн» довольно быстро и уже его 5-й съезд (июнь—июль 1903 г.) резолюцию «О тактике обесчещивания» отменил.

Характерно, в то же время, что, критикуя эсеровский терроризм в «установочной» брошюре «К вопросу о терроризме», бундовский публицист выступил против попыток осудить его с «моральной точки зрения». Процитировав высказывания, осуждавшие терроризм с точки зрения этики, содержавшиеся в некоторых социал-демократических прокламациях «на местах» («не дело революционера стать судьей или палачом», прокламация «Группы «Южного рабочего»), анонимный автор писал: «Единственный критерий пригодности и допустимости того или другого способа борьбы есть целесообразность, и только с этой точки зрения можно критиковать террор. Мы, социал-демократы, вообще не высказываемся ни против террора, ни против каких бы то ни было форм насилия. Мы только говорим, что в настоящее время террор нецелесообразен, стало быть вреден. Если наступит момент, когда с точки зрения нашей цели террор окажется нужным, то никакие этические соображения нас не удержат от его применения, точно также как мы не остановимся ни перед какой бы то ни было формой насилия, если она окажется в данную минуту целесообразной»[668].

Однако вернемся к «искровцам». Они были весьма встревожены ростом сотрудничества между социал-демократами и социалистами-революционерами на местах. В 1901—1902 годах возникли объединенные комитеты эсдеков и эсеров в некоторых городах России. Многие эмигрантские социал-демократические группы, вслед за «Свободой», также повернули в сторону терроризма. Эти изменения настроений все глубже проникали в «низы».

Как справедливо пишет Дж.Кип в своей книге о русской социал-демократии, в это время «заметным явлением было широкое распространение симпатий террористическим методам среди боевых элементов рабочего класса, которые номинально значились социал-демократами. В Казани местный партийный комитет переиздал эсеровскую литературу. Четырнадцать комитетов Бунда, также как некоторые комитеты на Украине, открыто декларировали поддержку, в принципе, терроризма. В Саратове и на Урале оформились объединенные комитеты эсеров и эсдеков. Факты свидетельствуют, что "пролетарское классовое сознание", на которое полагались русские марксисты, оказалось очень тонким, если вообще существовавшим. Среди значительной части населения России существовала скрытая склонность к более решительным формам насилия, которая, естественно, стремилась проявить себя в рамках партии, исповедующей марксистские принципы»[669].

Многочисленные бюллетени, листовки и прокламации, выпущенные социал-демократическими организациями, приветствовали различные акты индивидуального террора. Действия Карповича и Балмашева оценивались с уважением и одобрением. Несколько месяцев спустя после начала террористической кампании многие социал-демократические организации были готовы признать террор не только отдельным героическим деянием, но и законным тактическим средством.

Уральская группа еще в 1901 году приняла «Программу Уральского союза социал-демократов и социалистов-революционеров». В документе признавалось, что забастовки и другие «политические манифестации» являются наиболее подходящими формами политического протеста. Уральский союз не заявлял террор в качестве средства политической борьбы, однако признавал за членами организации право на индивидуальный террористический акт, если он предпринят на собственный страх и риск. «Искра» была очень встревожена этим союзом и резко осудила признание терроризма, даже в форме позволения членам организации совершать террористические акты по своему усмотрению, без опоры на партийную группу. По мнению «Искры», Уральская группа, самостоятельно решая принципиальные тактические вопросы, поставила себя в изолированное положение по отношению к большинству социал-демократических организаций