Терек - река бурная - [24]

— Длинная ж разведка у тебя была…

Расстегнув бекешу, Савицкий подсел ближе к хозяину, начал выкладывать свой план завтрашнего круга. А, уходя, вытащил из кармана необъятных шаровар завернутую в носовой платок тоненькую книжечку, положил перед Поповичем.

— Почитай нынче…

Евтей дрогнувшими пальцами расправил замусоленную бумажную политурку и, далеко от глаз отодвинув книжку, медленно прочел едва заметную затертую надпись:

— "О задачах пролетариата в данной революции". Савицкий пояснил:

— Ленинские тезисы к VII конференции большевиков… Из Христиановского вчера керменист привез. Вишь, с самого апреля шла до нас…

…Поначалу все шло гладко.

Народ заполнил площадку перед правлением и церковный переулок. Пар из сотен ртов клубился густыми тучками, оседал на усах инеем. Казаки явились на крут наряженные по форме, с оружием. В проулке за их спинами теснились иногородцы в дубленых полушубках, в высоких шапках. Поодаль, у церковной ограды, цветистым гуртом стояли бабы; иные были с детьми, завернутыми по обыкновению в подолы полек. Девки лузгали семечки, стрекотали, как галки; им, никогда не бывавшим на сходах, все здесь было в диковину. Они теснились поближе к ограде — там была длинная насыпь земли, с которой лучше видно крыльцо правления. От бабьего гурта тянуло праздничным куличным духом — многие прибежали прямо от макитр с тестом, не успев обмыть рук, а лишь обчистив их мукой.

Гаша и Проська в обнимку стояли на самом высоком месте — на бугорке, где когда-то торчал прикол для коней. А недалеко от них, тоже обнявшись, стояли Мария Макушова и Липа Анохина. На них, единственных во всей толпе баб, были шляпки и короткие шубки, крытые черным атласом и отороченные пушистым лисьим мехом. Внимание девок двоилось — то на крыльцо, то в сторону Липы и Макушихи.

Прикрываясь концом пухового платка, Гаша тоном знатока говорила окружающим девкам и бабам:

— Городских барынек из себя представляют, а глянули б, какие нонче моды в городе… Эдаких шляп там сто лет уже не носют… Окажи, Проська, видела хочь одну такую?.. Курячьи гнезды — да и только.

На крыльце урядник прочитал списки десятников и дневальных на рождественскую неделю. Гаша за болтовней прослушала, освобождены ли от службы лучшие станичные гармонисты Федя Нищерет и Петро Григорьев — ведь без них праздник не в праздник будет!

— Чи Петра да Федьку заналыгачили? Не слыхали? — стала приставать она к бабам. Потом заметила, как начали приплясывать подмерзшие в своих тонких ботинках Мария и Липа, и принялась хохотать во все горло.

На крыльце появился дядька Василий Савицкий, по обычаю снял шапку перед обществом. Головой — черной, цыганской — чуть за узорчатый нашив крыльца не цепляется. Руку протянул — всех стоящих по правый бок загородил. Пар изо рта, как из банного оконца, валит. А голос пронесся над народом, густой и зычный:

— Граждане казаки! На ваше уважение ставится нынче вопрос о власти!..

— Почему не по чину круг открываете? — взвился из толпы, сгрудившейся вокруг Халина и Полторацких, тонкий и резкий, как звук пилы, голос.

— Дойдем и до чинов! Дай вступление произнести! — не сбавляя темпа, продолжал Василий. — По всей стране нашей, России-матушке, сейчас народ в Советы своих депутатов выбирает, власть им вручает…

— Наша сторона — Терек-батюшка! — снова крикнули с макушовской стороны. И тогда с противоположного края площади, где у правленческого плетня стояли сторонники Савицкого и Легейдо, раздался озорной окрик Ивана Жайло:

— Оглоблю тебе в дыхало! Заткнись!

Урядник из-за спины Василия погрозил ему рукояткой нагайки.

— Социалистическая революция дала народу право самим управлять государством…

— А мы не народ, мы — казаки! — снова с того же, с макушовского, края.

— Брешет тот, кто это гавкнул! — повышая и без того напряженный голос, крикнул Василий. — Вот с этого самого крыльца я много раз говорил вам, казаки, как произошло Войско Терское… Мы такой же народ, как и все прочие. И такой же нелад царит промеж нас: есть у нас богатеи, которые от жиру свиней каймаком кормят, а есть, которые к весне с голоду пухнут…

— Макушов вон размолом саман замешивает! — тонко крикнула из бабьего гурта низенькая, упрятанная в толстый полушалок Паша Дмитриева.

— Цыть, баба, голосу вам покуда не дадено! — одернули ее из толпы казаков.

— Брешешь, нонче революция! — озорно огрызнулась баба.

Круг глухо зашумел, задвигался.

— А раскладку реквизиций возьмите! Кто большую долю несет? Макушов, положим, или трудовые казаки, как Дмитриев, Жайло, Нищереты? Опять же они… Кому хужая земля при разделах достается? Опять же трудовым… Где ж оно, равенство казачье, о котором вам вон те кулаки зудят?!.. А как наши денежки войсковые тратятся? Вы знаете? Кто контролирует Войсковую управу… Не мы с вами, рядовые казаки… А денежки-то платим мы… А воинскую службу возьмите… Докуда и бедняк, у которого, кроме бабы да детишек, нема ничего, и богатей, у которого, положим, мельница на родниках да хоромы рубленые, одинаковую справу будут снаряжать?!

— Верна-а! — раздалось из задних рядов.

— Как на службу казака снарядишь, семье — хочь в петлю! Разор чистый!..