Терек - река бурная - [23]

Основательно усевшись на лавке у стола, Василий долго молчал, ждал, пока хозяин выпроваживал на кухню детей. А когда тот сел напротив него, сказал, не поднимая глаз от узорчатой вязаной скатерти:

— Ты меня знаешь, атаман?

Попович помолчал, пряча под нависшими седеющими бровями заигравшие в глазах огоньки. Потом сказал своим низким, из самого нутра идущим басом:

— В японскую в одном окопе рядком сидели, как же не знать… Пора…

— И я тебя знаю. Справедливый ты был человек, за общество душой радел, неправды не терпел…

Попович неопределенно усмехнулся, поглаживая усы.

— Вспомнил я нынче, на тебя глядючи, как один раз — до войны еще — охотились мы с компанией… Романенко двух козлов подстрелил… Ты только и видел, как он второго на плотине спрудил, а к шалашу с одним пришел… Помню, как ты, озлившись, тряс его за шкирку, возмущался, что он за своим кошелем раньше стоит, чем за общественным. После ребята говорили, что на твоем месте другой бы молчком припер Романенко да заставил бы поделиться припрятанным…

— С чего это ты мне про меня самого? — не вытерпел Евтей.

— А ты слушай, не перебивай… Хочу тебе напомнить, каким ты был… Под Порт-Артуром, на бугре, окруженные мы семь суток сидели… Ты весь свой припас скормил раненому Дидуку… А в бой всегда ходил первым, за спины товарищей не прятался…

— Ну, будет! — решительно хлопнул по столу тяжелой мясистой рукой хозяин. — Выкладывай напрямки, за чем пришел?

Савицкий будто и не слышал, продолжал прежним тоном:

— А теперь вот в атаманы попал; с богатеями да офицерьем якшаешься, сам разбогател, работницу завел…

— Работницу не от жиру взял — баба хворает, с хозяйством не справляется, — заметно раздражаясь, перебил Евтей. — А что атаманить стал… — Он ерзнул на месте, длинно и зло проскрипела лавка под его мощным телом. — А что атаманить стал, так то общество выбрало… А согласие дал — все про ту же правду думал… Порядок навести хотел, хай ему грец!..

— В одиночку хотел за правду стоять?.. Эх, Евтей, будто ж ты и не слушал никогда большевистских агитаторов… Помнишь, как в блиндаже у прапорщика Коваленко собирались, как он учил: только в массе сила… А ведь он Ленина сам видел, его словами говорил. Хоть ты и не вступил тогда в партию, но чуял я: слова те близко ты до сердца воспринял…

Евтей крутил на палец махор от скатерти, глядел в черное окно прищуренными холодными глазами.

— С нашим народом тяжело, — продолжал Савицкий. — Сотни лет казацкое сословие царю служило, можно сказать, с молоком матерей преданность ему впитывало… Да и баловали его немало, за счет других народов поживиться давали… Бедность в наших станицах не так вопит, как в российских деревнях… Вот почему там Совдепы сейчас победно идут… А нам за Советскую власть еще немало повоевать надо… Сознание людей в корне ломать надо, чаще говорить с людьми…

— Ты в своем семействе поначалу порядок наведи, — вдруг брякнул Евтей, найдя выход своему раздражению.

Савицкий на минуту замолк: одерживал закипевший гнев и обиду. А справившись, сказал с горечью:

— Злой ты стал, Евтей… Братом попрекнул. А то ж ты не знаешь, как у нас получилось… Без меня он вырос, я по войнам мотался, а он по макушовским пирам, а потом царь-батюшка на Турецком фронте лютость в нем поощрял, чином наградил. Теперь его к нам не вернешь, конченый… Зверь… Наших, Савицких, порода, ее не похилишь. Середки у нас не бывает. Один исход теперь Мишке — пуля…

Евтей вспомнил, как Михаил на той вечеринке у Макушевых грозился удавить Василия, покачал головой:

— Тогда поторопился бы трохи, а то кабыть он тебя первым…

Василий вздохнул, медленно почесал под усами.

— И так может быть.

Евтей краем глаза поглядел на него, подумал: "Сказать, не сказать про убийство? Нет, погожу…" И произнес вслух:

— Эге, ты, я вижу, сам расквашенный. Бирюка пригрел и ждешь, покуда он тебя цапнет.

— Покуда мать жива, не хочу его трогать… Ну да ладно… Не об этом сейчас сказ…

— Зачем до меня-то шел?

— Да вот за тем же. Узнать, с кем ты, атаман?

— С теми, кто за правду…

— Виляешь… Правду каждый по-своему понимает…

Попович усмехнулся, пощипывая кончики усов, потом посерьезнел, насупился.

— Будет уж нам. Чисто дети, играемся словами… Сам до тебя я думал итить… Халины да Полторацкие днями с городу оружие приперли, ружья под днищами, патроны в макитрах под яйцами. Кажись, и пулемет есть, разобранный.

— Знаю.

— О? Откуда?

— Девка Бабенковых прибегала, про Литвийку выпытывала, стосковалась, видать… Все и рассказала невзначай…

— Ага… На примету эту девку возьми, пригодится… Прямая она, да и отчаянная…

— Подумал уже…

— А я вот как атаман вам не сгожусь боле… Отатаманился…

— Чего так? — будто не догадываясь, о чем речь, спросил Савицкий.

— Халин с Полторацкими в Войсковой управе были, насчет Макушова удочку закидывали… Жменько надысь выехал, говорят, за бумагой… Назначать атамана будут… Не до демократии, не до вольностей теперь казачьих… Слышь, как контрреволюция обстановку понимает?

— Нда-а, попроворней нас действуют.

Василий думал, опустив на глаза набрякшие веки. Потом предложил:

— Круг завтра собирай, с обществом поговорим. Свою власть только Совету сдашь — на этом стой! Затем, собственно, и шел к тебе…