На полузатопленном сером волноломе сидит серая чайка. Может, спит? Нет, она охотится. Сорвалась вниз, выхватила из воды рыбешку. Долго била и трепала живую о камень. Заглотила. И опять словно окаменела, зорко следит за добычей. У, обжора!
Ноги повели Леся в парк, к пруду. Вода в нем тоже поднялась.
Лебедь Зина сторожко дремала под плакучей ивой. Лесь протянул ей руку. Испытывая его храбрость, она постучала клювом и взяла с его ладони хлеб.
…Знаешь, Лев-Лев, наша лебедь Зина стала доверчивая. Ты почему долго не едешь, Лев-Лев?..
Каштаны отцвели, побуревшие лепестки накипью лежат вдоль дорожек. Розы склонились, полные дождя.
Лесь пихнул ногой фонарный столб. По всей набережной и в санаторных парках установили красивые тонкие светильники, они разгораются лунным светом. А тут торчат круглолобые, лысые, глупые фонари на столбах, покрашенных серебряной краской. Лесь давно с ними враждует.
Еще на концах пальм висят капли, еще мокры скамьи. А на теннисном корте уже стучат мячи, и из-под зеленого прозрачного навеса выстукивают пластмассовые шарики: пинг-понг!.
Конечно, там играют взрослые. Но вдруг у кого-нибудь не окажется партнера? И этот кто-нибудь скажет: «Играешь, мальчик?» А он ответит: «Естественно!» Возьмет ракетку и покажет, что значит удар с оттяжечкой, или крученый, или срезной.
К площадке для пинг-понга надо спуститься, она под горой.
Сперва на уровне твоих ног будет крыша из зеленого стеклопластика. Сквозь нее видны два стола, люди и прыгающие мячики, все зеленое. Потом увидишь глупую рожу фонаря. Он стоит внизу на площадке, а сюда вылезает белый шар. Однажды мальчишки его разбили, но фонарю поставили новую голову, точно такую же. Вот и фонарь. Лесь дальше не спускается. Надежды рухнули. Под навесом играют двое мужчин, совсем зеленых. Один в шляпе. Их лица не видны, но зато ясно видно, что играют плохо, то и дело кланяются пропущенным мячам. И хохочут. Чего хохотать, если мяч принять не можешь? Отошел бы один в сторону, сказал бы: «Ох, упарился» — и дал бы мне покидать вместо него.
Один и правда отошел, вылез на дорожку. Снял сетчатую шляпу, надел на фонарь и вытер лысую голову.
— Уфф, — сказал он, — упарился!
Фонарь стоял в шляпе, а человек — без. Они вдруг оказались удивительно похожи друг на друга. Лесь фыркнул. Человек покосился.
— В чем дело?
Потом поглядел на фонарь, нахмурился, снял с него шляпу и унес.
Лесь услышал его голос:
— Может, зайдем в бар?
Прозвучал ответ:
— Благодарю. Избегаю. Особенно перед концертом.
Лесю расхотелось играть и показывать классные удары. Он узнал бархатный голос, отступил от навеса и, убыстряя шаги, побежал в гору. Зачем думать о Полудине? Он теперь далекое прошлое. Лесь переполнен такими новостями! Ему бы только Льва-Льва дождаться! Ему бы только маме Але поскорей написать письмо!
Раз, два, три — забыть Полудика насовсем. Забыл? Забыл.
Конечно, вот он куда сейчас побежит, на почту. «За мной, Щен!»
Они вошли в стеклянную дверь, на которой было написано «Вход», чтобы кто-нибудь, не заметив стекла, не воткнулся носом.
— Мальчик, с собакой нельзя!
Щен один уходить не хотел, они вышли вместе и, раздумывая, как написать письмо, остановились под красивым козырьком.
И тут все началось. Сразу. В одно мгновение. Потемнело. Рухнул дождь такой силы, что земля и небо ослепли. Лесь и Щен попятились и прижались к стеклянной двери. Под козырьком было сухо, но брызги отлетали с асфальта, через секунду они оба были мокры до макушек. Молнии с треском раскололи небо, и ветвистые трещины побежали по нему. Лесь ясно видел: под молниями заплясали горы, подбрасывая вверх скалистые горбы. Купаясь в потоках ливня, горы хохотали от удовольствия. Они, наверно, били себя каменными кулаками по мокрым бокам: ого-го-го-оо-о… ха-ха-ха-ха-а-а… Горы разыгрались и катали и перекатывали гром.
На почте дрожали стекла. Кто-то огромный топал сапожищами по крыше, и небо давало залпы из тысячи орудий. Тополь на улице весь кипел, выворачивая наизнанку листы, а висящие на домах глицинии метались. Казалось, все-все на суше рвется с якорей, чтобы тоже пуститься в веселую и страшную грозовую кутерьму.
— Мальчик с собакой, мальчик, — крикнул кто-то из дверей, — войди в помещение!
Они вошли мокрые, стали у низкого подоконника. Окно было во всю стену. Щен жался к ноге Леся. Они оба смотрели, как на асфальте прыгают пузыри.
На почте собралось много людей. Все пережидали грозу.
Она отбушевала сразу, как началась. И тогда все увидали море далеко внизу, между домов и острых пик кипарисов. Море шло на сушу. Мчались к берегу взбесившиеся волны, высунув пенные языки. Даже отсюда было видно, как нагоняют и накрывают друг друга, словно сцепившиеся в драке злобные псы.
И еще люди увидали: шли прямо по воде две огромные, серо-свинцовые воронки, выше самого высокого многоэтажного корабля. Остриями они упирались в море, а широкими сторонами — в тучи. Шли вдалеке, вдоль берега, скользя, как привидения.
— Смерчи, — тихо произнес кто-то.
Какое страшное слово «смерч», в нем словно прячется смерть.
— Если судно попадется на пути, завертят, поднимут и бросят, — сказал кто-то.
