Теплый берег - [47]
А товарищ Мосолов и партизан Бутенко А. Н. уже были у Леся дома. Тетка Гриппа командовала на кухне и за столом. Мосолов расхаживал по комнате. Увидал фотографию мамы Али в рамке из цветных ракушек.
— Варя! — сказал он.
— Это моя мама Аля, — поправил Лесь.
Мосолов в волнении держал снимок в руках.
— Похожа удивительно… Одно лицо… Думал — твоя бабка. Чудно произносить слово такое: бабка. Погибшие, Лесь, навсегда остаются молодыми. А твою маму я помню такусенькой. Дед ей люльку сплел из прутьев…
Лесь подумал: «Дед, приезжай скорей».
Тетка Гриппа резала хлеб. Сказала:
— Вдруг этот малый на пруду задает вопрос, разыскивает, мол, Деда. Ну, вижу, от нашего чудака можно чего хочешь ждать. Потащилась к нему в киоск. Говорю: «Должна женщина знать, кому жизнью обязана! Чтоб она и ее дети любили и уважали». Так, знаешь, что он ответил? «Зачем заставлять насильно любить и уважать? Дай, говорит, Агриппина, людям жить спокойно».
Мосолов покачал головой:
— Я бы на твоем месте ей сказал. И как у вас раньше разговор не зашел?
— А где он зайдет? В Летнем театре — она на сцене, а я — в двадцатом ряду. Захочет — плачем, захочет — смеемся, душу переворачивает. Вот тебе и все знакомство… Бросила она театр-то… Да ты не слушаешь меня?
— Прости, — спохватился Мосолов. — Все думаю: не сказал, чтоб не тревожить, не обязывать. Узнаю Дон Кихота…
Его прервал звонкий голос:
— А Дон Кихотом быть плохо?
Этот вопрос давно тревожил Леся. Анна Петровна Дон Кихотом ругается. Все ребята над рыцарем Печального Образа смеются, прямо покатываются. Да и Лесь тоже! Но ведь он смелый, добрый и справедливый, хотя и смешной.
— Кто он по правде? — волнуясь, спросил Лесь. — Он чудак? Или он герой?
Мосолов заинтересованно поглядел на Леся.
— А ты как думаешь?
— Герой, — сказал Лесь. — Только если герой, так зачем он чудак? Даже досадно за него! Все над ним хохочут. То с баранами сражается, то…
— Жалеешь? — Мосолов прищурил лукавый глаз.
— Жалею! Да!
Его горячность тронула Мосолова.
— Он все равно — победитель, Лесь.
Тетка Гриппа басисто засмеялась:
— Хорош победитель, живого места на нем нет, — и вышла на кухню.
Боевая тетка, с орденом, а про Дон Кихота думает, как Анна Петровна. Просто удивительно!
— Да, победитель! — твердо повторил Мосолов. — Три века — все жив! Презирая опасность, бьется за доброе, за справедливое. Да, и с баранами сражается! Конечно! Их довольно много на свете. И даже если сам в синяках, и даже если осмеян и не понят, все равно идет в бой, против всего, что считает злом, делает свое дело. В этом его победа, дружище, навсегда и навечно… — Мосолов засмеялся и стал тормошить Леся: — Ну, признавайся, ничего не понял? А я произнес такую длинную, такую умную речугу!..
— Понял я, понял! — горячо сказал Лесь. — Я сам его за это люблю… — Он осекся. — Если только он настоящий, а не притворяется, — и взглянул исподлобья на снимок в рамке из ракушек.
Мосолов слушал внимательно. «Неужели, — подумал он, — мальчик уже испытал какое-то горькое разочарование?»
— Знаешь, Лесь, у нас в старом доме много лет, до самого моего отъезда, хранились меч и щит Дон Кихота. Их делал мой старший сын, Гриша.
Тогда Лесь молча вытащил из-за спинки дивана доспехи и оружие. Он стеснялся, что у него, у рабочего человека, припрятаны такие штуки. Но раз летчик…
Мосолов рассматривал их с увлечением. Особенно наконечник копья из банки от консервированного горошка и шлем из сушеной тыквы, который уже был выброшен на помойку, но счастливо вернулся обратно.
— Теперь я больше не играю, — сказал Лесь. И, нахмурившись, прибавил: — И больше не хочу быть Дон Кихотом. Сказки.
Мосолов отложил шлем.
— Сказки? Нет. Знаешь, я опасаюсь, что, если ты встретишь Дон Кихота без доспехов и без книжных пышных слов, ты его не узнаешь.
Лесь растерянно посмотрел на него.
— Где… встречу?
— Как где? В жизни.
Мосолов увидел: разные улыбки одна за другой сменились на лице Леся. Улыбнулся неуверенно и нежно, потом насмешливо, потом недобро. И отвернулся.
— В жизни Дон Кихотов не бывает. Это я точно знаю, — и стал смотреть, как по балкону шлепают струи дождя.
«Наверно, — подумал Мосолов, — этот мальчик перенес горькое разочарование и оно бередит ему сердце».
— Ошибаешься, — сказал Мосолов. — Бывают. И никогда не переведутся. Ты слышал о страшных эпидемиях, о болезнях, которые косят людей? И в далекие времена, и в наш век находились ученые, которые сами заражали себя этими болезнями, чтоб на себе изучить их и найти лекарство. Задыхаясь от жара, от боли, они вели наблюдения, записи — в помощь другим врачам. Они вводили себе в кровь лекарство, чтоб испытать: не нанесет ли оно людям вреда и даст ли им облегчение. Один на один они вступали в бой со страшным недугом, хотя знали, что победа, возможно, достанется не им, что путь к ней долог. Многие погибали, но их самоотверженный подвиг прокладывал дорогу знанию. Болезни эти побеждены, Лесь.
Я почему это рассказываю? Потому что уверен: рядом с ними жили люди, которые берегли только свой покой, только свое здоровье, а их считали безумцами или чудаками. Бросаются, мол, в бессмысленный бой, как Дон Кихот с ветряными мельницами. Обыватели и трусы, Лесь, уважают только то, что приносит явные плоды победы. А уж когда победа, тогда, конечно, и герой, и ура! И больше не поминают Дон Кихота, потому что видят в нем только смешное, и не умеют понять, сколько же в нем человечного и героического.
