— Значится как миленький, — отрезала тетка Гриппа. — Молодые пришли люди, новые, знать не знают. А он значится. Однако не под кличкой, а под своей натуральной фамилией.
— Живой? — Мосолов схватил ее за руку.
— Да живой, живой… Сейчас скажу. — И перевела взгляд на Леся: — Ты знаешь или нет, где родилась твоя мать?
— Знаю. Тут. Она здешняя.
— А где именно?
Лесь сказал:
— Так она не помнит, она ж тогда новорожденная была. А когда уже стала понимать, оказалось — живет у злой тетки. А потом — в интернате.
Тетка Гриппа сказала:
— Верно. Лев-Лев разыскал, в интернат и устроил.
— Лев-Лев? — Мосолов повторил, вслушиваясь. Лицо его было напряжено.
Тетка Гриппа спросила:
— Так он вам с матерью ничего и не говорил? Никогда? Узнаю чудака.
— Чего не говорил?
— Лев-Лев… — повторил Мосолов, мучительно припоминая. По лицу прошла долгая гримаса и выжала из глаз слезы. — Левушка, долговязый наш очкарик из Библиотечного… — Рассеченная бровь дернулась. — Я ж тебе о нем… — Он накрыл рукой руку Леся. — Он и спас Маленькую девочку и пошел врукопашную с ребенком за спиной… Конечно… у него было смешное совпадение имени и фамилии. Варя его дразнила: «Дважды лев Советского Союза…» Живой?.. Живой?.. — Мосолов нетерпеливо смотрел в лицо тетке Гриппе. — Где же он?
А тетка Гриппа глядела на Леся.
Внезапно побледневший, кусая губы, Лесь поспешно выбирался из-за стола.
— Ты что? Ты куда? Ты зачем? — тоже взволновался Мосолов.
— П-потому что… потому что… — проговорил Лесь, закусывая непослушно вздрагивавшую губу. Превозмогши слезы, со странно блестящими глазами, он встал перед Мосоловым. — Потому что он — мой дед. Мой чужой родной дед. И Маленькая девочка — моя мама Аля.
Когда же стычка кончилась и Дон Кихот направился к Росинанту, Санчо бросился подержать ему стремя, и не успел наш рыцарь сесть на коня, как он опустился перед ним на колени, схватил его руку, поцеловал ее и сказал:
— Будьте так добры, сеньор, сделайте меня губернатором острова…
М. Сервантес
Теперь он вспомнил. Вспомнил маленькое ледяное слово, ранившее взрослого человека…
Домой, домой. Лев-Лев уже пришел. Хорошо он придумал — приходить ночевать к Лесю. Может, уже сидит на балконе, вытащил настольную лампу, уткнул свой длинный добрый нос в журнал. И поглядывает на часы: куда Лесь запропастился?
Лев-Лев, я мчусь к тебе. Через парк. Есть лазейка за кустами благородного лавра. Ты не волнуйся. Я уже близко. Восемьдесят четыре ступеньки вверх, и будет наша Новая улица. Я ворвусь в квартиру и крикну…
Нет, лучше войду тихо. А он посмотрит на меня поверх очков и спросит как-нибудь так:
«Видимо, стряслось что-нибудь сверхважное, если ты так задержался, мальчик?»
А я скажу напрямик:
«Мой самый родной дед! Забудь, пожалуйста, забудь, как я тебе сказал прошлый раз. Я был дурак».
А он подвигает бровями и опять спросит:
«Что же случилось такое, что ты перестал им быть, если ты им был?»
А я обниму его крепко и скажу:
«Знаю, кто спас мою маму Алю, знаю, кто сражался с фашистами врукопашную».
А он? Отмахнется сердито, проворчит как-нибудь так:
«Кто рассказал тебе эти старые байки? На всем Теплом берегу из нашего отряда остались только Агриппина Бутенко и Петька Сидоров в Синем лагере. Может, ты с ними познакомился?»
«Не байки, — скажу я, — не байки, а правда! — и поскорей поцелую его в колючую щеку, все равно колючую, даже если он утром брился. И сообщу ему про тетку Гриппу, и про ее орден, и про Мосолова. Я скажу: — Завтра он к тебе придет!»
— Не толкайся! Несется как угорелый! Людей с ног сшибает! Детям тут уже не место, вечером в парке гуляют взрослые!..
Он летит на крыльях, а они ворчат.
Душно, ни звездочки, погромыхивает, но парк полон гуляющих. Светят гололобые фонари. Течет толпа, всплески смеха, вкрадчивые напевы транзисторов и гитар, шарканье подошв. Будто тысяченогое существо движется по аллеям и в тысячу ртов поет, бормочет, спрашивает все про одно и то же, про любовь. И как не надоест?
Нырнув у кого-то под локтем, Лесь выбирается в тихий конец парка. Тут опунции выставили колючие уши. Заросли благородного лавра пострижены так прямо и так кругло, что похожи на стены и башни. Они отличаются от каменных только тем, что зеленые и растут.
Отсюда всегда видно море. Сегодня — нет. В чернильной мгле повисли сигнальные огни на мачтах невидимых судов. Духота. Ни один лист не шелохнется.
И вдруг рядом с Лесем дернулся куст лавра. Зашелестел твердыми листьями, которые никогда не поддаются ветру. Опять.
Лесь скользнул под ветками и вдруг увидал Колотыркина.
— Вячик-мячик! Вот здорово, что я тебя встретил! Я все узнал! Знаешь, кто был тот Дед и Маленькая девочка?..
И осекся. На него глядели насмерть перепуганные глаза. Пятясь, Вяч споткнулся и сел…
— Завалился? — Лесь протянул руку, помочь.
Но Колотыркин сидел прочно. Широко расставил локти и колени, так воробей, растопырив крылья, загораживает гнездо от врага.
— Ты… чего? Ты на чем сидишь?
— Ни на чем.
— Так вставай! — все больше удивляясь, сказал Лесь.
Вспыхнула зарница. Блеснула молния. Нет, не в небе. Металлическая «молния» большого клетчатого чемодана, на котором сидел Вяч. И в руках его Лесь увидал лавровые ветки.
