Тепло очага - [13]

Через три дня почернел их дальний участок…

— Говори тихо, чтобы никто не слышал, — сказал Габуш. — Ты, наверное, помнишь своих бригадиров, тех, что работали у вас перед войной?

— Помню, всех помню.

— Был у вас такой… Знал себе цену. Голос звонкий… Среднего роста, плечистый, плотнее меня…

— Может, ты Габола имеешь в виду, но он не был плечистым…

— Недавно мы убрали кукурузу и пустили на поле яловых коров… На границе земель вашего и нашего колхозов… Пастух стал собирать оставшиеся початки, зазевался, упустил коров, и те забрели на ваше поле. Откуда-то вдруг прискакал всадник, налетел на пастуха, стал кричать: «Кто дал тебе право чужие поля травить?!» Пастух пошел за всадником, стал извиняться. А тот ему ружье показал. Растерялся пастух — и быка угоняют, и коров нельзя бросить… Вечером прибежал ко мне со слезами на глазах, кое-как обрисовал обидчика, и сказалось, что он знал лошадь, на которой сидел тот человек… Вскоре мы нашли эту лошадь, но хозяин ее ни в чем не признался. — Ничего, мол, не знаю, в тот день лошадь была у меня во дворе, соседи видели ее и могут подтвердить…

— Не о Кайти ли ты говоришь? — спросила, будто припоминая вслух, Таурзат.

Они долго шли молча, потом Габуш сказал:

— Значит, это ваш?

— Да. Он был бригадиром. Но вы его знать не можете, вы тогда работали далеко отсюда…

— Не так уж и далеко, нас разделяли всего три села… Так вот, там, где я работал до войны, живут родственники его матери. — Габуш зорко поглядывал по сторонам. — Что он за человек? Ты его хорошо знала?..

Таурзат и Кайти встречались изредка, когда она забегала в правление. Она работала на ферме заведующей, а он всегда был в поле…

Считали его нахальным, заносчивым, но ей он казался человеком живым, деятельным. Да и бригадиром быть не так-то просто… Всем не угодишь — кто-то и обидеться может, и злобу затаить… Как-то раз глубокой осенью одна из колхозниц несколько дней не выходила на уборку кукурузы. Оказалось, что у нее не было теплой одежды. Кайти, узнав об этом, тут же снял с себя телогрейку и отдал… Таурзат даже позавидовала ему: она не сумела бы так сразу найтись… Помнит Таурзат и одно бурное собрание, на котором много говорили о Кайти. Одни утверждали, что Кайти мог поступить в любой институт, но, как истый сын крестьянина, остался в селе. Многие хвалили его — мол, дай бог, чтобы каждый руководитель так понимал колхозника. Одному из тех, кто так горячо держал сторону Кайти, сказали: «Он создает все условия для тебя и для твоей пасеки, так почему бы тебе и не уважать его?» Возразили и другому: «Не думайте, что вокруг вас все дураки. Кайти при свидетелях тебя днем отчитывает, с грязью мешает, а вечером вы ужинаете вместе, горячий уалибах[7] едите».

Таурзат стала приглядываться к Кайти, хотела разобраться, понять его. Но грянула война, и в первые же дни ее Кайти ушел на фронт…

— Не знаю, что и сказать тебе, — пожала плечами Таурзат. — Он был еще молод, а молодым свойственно ошибаться…

Они прошли мимо темного спящего дома и, не дойдя до другого, такого же темного, Габуш остановился. Лошадь прошла мимо, потянула его — загрустила, наверное, о своем стойле, свежей воде и охапке сена…

— Сбежал он, — сказал Габуш. — Дезертировал…

Таурзат знала, что Габуш был командиром истребительного батальона, но у нее и в мыслях не было, что он придет в их село с подобной вестью. Колхозное имущество пока все было здесь, и она думала, что он принес ей какое-нибудь секретное указание об эвакуации. Таурзат вспомнила, каким гордым, независимым был Кайти. Нет, струсить такой не мог…

— Приглядись повнимательней к их дому. Трудно сказать, чем может выдать себя человек…

— Хорошо, — Таурзат поправила платок, зябко передернула плечами. — Я тебя поняла…

Габуш вскочил на коня и скрылся в ночи. Вскоре стих и цокот копыт, и только сухие листья шуршали под ногами… Она подумала, что Габуш, наверное, тоже боится иногда, но виду не подает. Скорее в огне сгорит, чем о кем скажут, что он испугался… И на Шахмата из-за каждого куста смотрело дуло винтовки, и он это знал и все равно шел в ночь…

5

За селом, в стороне от кладбища, на котором похоронены те, кто умер своей смертью, возле своего очага, выстроились в ряд четырехгранные, близко стоящие друг к другу деревянные надгробья. Они видны издали, их уже много. Имена тех, кто погиб от первых пуль войны, выведены на них в черный день черными буквами.

Сколько было похоронок, столько белых деревянных памятников стоит сегодня рядом со старым кладбищем.

Не зажили еще исцарапанные в неистовом горе лица матерей, потерявших сынов своих. Траурные одежды носит уже половина сельчан…

Но никто не верит тому, что написано в этих «черных бумагах». Люди надеются в душе, что деревянные памятники поставлены по недоразумению. Потому что с тех пор, как стоит их село на земле, не случалось такого, чтобы слезы лились в пустую могилу…

Сегодня на один памятник станет больше.

Таурзат получила извещение о смерти младшего сына Дзиппа.

Легче умереть, чем перешагнуть порог с этой вестью. Кто осмелится войти в дом Дзиппа?..

Таурзат старалась не думать об этом, но младший сын Дзиппа словно пришел к ней, стал перед глазами и стоял, не уходил… Как быстро он вырос! Когда он только успел стать солдатом?! Вроде совсем еще недавно приходил на ферму с отцом. Дзиппа бранил его за детские шалости. За то, что научил барана бодаться, и теперь рогатый прохода никому не дает… А мальчишка смеялся втихомолку… Ему обязательно нужно было сесть верхом на лошадь, на которой возили навоз. Дзиппа, улыбаясь, не без тайной гордости рассказывал, как младший его сын угрожал старшему — женись, мол, скорее, а то я за себя не ручаюсь, могу и раньше тебя привести в дом невестку…