Теория бессмертия - [12]

Но кроме обиды её жгла какая-то особая боль утраты, какое-то сладкое страдание, и от этой сласти не было сил у Светланы Адамовны простить своего любовника, разве что как-то закончив его.

Светлана Адамовна разочарованно встала, осторожно положила, не загасив, окурок в пепельницу и вышла из комнаты.

— Что будем делать? — спросила Валя, когда шаги Светланы Адамовны стихли в коридоре.

— Как она догадалась? — заворожено глядя на пустой крутящийся стул, с тоской и выражением воскликнул Василий, всплеснув руками.

— Не считай её дурой. Придётся нам с тобой увольняться из газеты.

— Боже мой…. Конечно. Нужно рвать когти! Но какая же сволочь нас заложила?

— Не паникуй.

Валентина со злостью ткнула в пепельницу свою сигарету, пытаясь, одновременно раздавить и загасить ту сигарету, что оставила Светлана Адамовна.

— Пойдём лучше ко мне. Нам ведь дана одна ночь на раздумье. Быть может, что-нибудь и приснится.

— За твоими словами, нет ничего, ничего не мне приснится.

В ответ Валентина встала из кресла, выпрямилась, выгнула спинку, качнулась, приподнявшись на цыпочки.

Валентина была жилиста и не высока. Но она была похожа на апполинеровский идеал. С маленькой и нахальной, красивой грудью: «искусственная блондинка», с круглым, и никчёмным, но загадочным и бледным лицом, с абсолютно правильным носом.

Красивая блондинка, но с тонкими и вызывающе ярко накрашенными губами, с привычно прищуренными, наверно от близорукости, может от частой необходимости к мелкой работе глазами, и с высоко пририсованными бровями.

Она отряхнула с юбки сигаретный пепел, осмотрела своё отражение в чёрном стекле сушильного шкафа, сказала Василию, что будет ждать на улице… И, показав Василию свою аккуратную попку и ровненькие ножки — исчезла из фотолаборатории.

Оставшись один, Василий потыкался по углам, достал было из пачки новую сигарету, но курить не ему хотелось, бросил сигарету на стол, снял с вешалки свой пуховик, стал надевать, обнаружил, что правый боковой карман его пуховика уже настолько оторвался, что класть туда сигареты, даже спички, уже рискованно. Переложил всё в левый карман. Надел норковую шапку, красивый шарфик, взял кофр с аппаратурой, выключил свет и закрыл дверь.

Встретились они на улице, как и договаривались, недалеко от редакции.

Был тихий зимний вечер. Снежинки так густо валили с неба, что мешали ему курить, а дерзкие автомобили, сверкая боками и фарами, с шипением проносились у него перед носом по ностальгически-девственнму снежному покрову, и скрывались вдали проспекта, за многоэтажными зданиями типографии и редакции.

Свет уличных фонарей создавал сказочное настроение. Сиверин ещё подумал: что пока идёт этот снег — город не настоящий, а сказочный, что этот град земной, на время снегопада стал городом небесным, а все люди — это проникнутые, или застигнутые единым чувством своим — влюблённые.

Все заколдовал снег. Уже никто не торопятся на свидание, даже люди, не очень желают взаимно одухотворять друг друга, и одаривать друг друга своим счастьем в качестве вечного знака существования человека.

Василий пристально посмотрел на свою Валентину Биннкову. Ему, теперь, из-за снега, ссоры, печали, освещения, её лицо показалось ему загадочным и прекрасным. Он взял её под руку, и они медленно побрели по снегопаду.

Валентина жила в панельной хрущёвке, недалеко, в центральном районе города и поэтому их вечерняя прогулка уже через пол часа закончилась у её подъезда.

Когда же они зашли в квартиру, поняли, что, если, на улице во время прогулки молчание друг с другом ощущалось, чуть ли не наслаждением, то в маленькой однокомнатной квартирке, что-то вновь почудился призрак Светланы Адамовны со своим дурацким ультиматумом — говорить было не о чем, и молчание стало казаться мучительным.

Василий вспомнил про оторванный на пуховике карман и попросил Валю зашить. В ответ Валя тут же попросила его сходить в универсам купить хлеба и чего-нибудь к чаю. Однако Василий был не прост, он порылся в стенном шкафу, в коридоре, нашёл да и надел на себя старое драповое демисезонное пальто бывшего Валиного мужа.

— Ты в этом пойдёшь в магазин? — спросила Валя, когда он заглянул к ней на кухню за сумкой.

— А что? Считаешь, что будет приличней, когда я появлюсь на публике в пуховике с оторванным карманом.

Валентине возразить было нечем, поэтому настроение у Василия резко улучшилось. Он очистил карманы пуховика, переложив всё в пальто, покрутился перед зеркалом, увидел, что его шапка и шарф не подходят: в одежде должен присутствовать единый стиль. Снова порылся в стенном шкафе, нашёл кроличью шапку, какой-то блеклый шарф, примерил эти находки перед зеркалом, нацепил очки, которые обнаружил во внутреннем кармане пальто — снял, так как в очках его изображение в зеркале расплывалось.

Снова покрутился перед зеркалом, потрогал лацканы пальто, и удивился каким жёстким и грубым на ощупь оказался драп: «Наверно пальто из такого солдатского сукна носил мой отец…»

И Василий окончательно забыл про все угрозы Светланы Адамовны. Он вообще не воспринимал их всерьёз.

По его личному убеждению: «Светлана, была, сама по себе, не способна ни к чему путному, но, если уж по другому, ей, допустим, кажется, что нельзя, она может продолжать верить в него, мечтать о нём, благодарить бога, что он послал ей его, и жаждать, чтобы он заговорил с нею».