Тени улицы марионеток - [11]

Дружески помахивая коротеньким, как сарделька, обрубком, Биби-второй выскочил во двор и передними лапами налег на калитку. Каро вошел в дом и тут же остановился в оцепенении: сидя на тахте, хозяйка давала ребенку грудь.

— Чем ни кормила, не угодила. Вот и решила... — оправдывалась она, но спрятать высохшую, отвислую грудь с темным и крупным, как маслина, соском не спешила, хотя ребенок уже отпустил ее и повернулся к отцу.

«Так-то, Врежик, — мысленно обратился Каро к сыну, — живешь в ожидании чего-то прекрасного, а жизнь вдруг подсовывает тебе что-нибудь увядшее и безжизненное».

Потом произошло самое неожиданное. В неосознанном порыве, не отдавая себе отчета, Каро подошел к хозяйке и схватил ее за грудь, растекшуюся в его ладони жидкой и вязкой массой.

— Ой! — удивилась женщина, схватила ребенка, уложила в кроватку и села на прежнее место, вопросительно глядя Каро прямо в глаза.

А Каро уже горел желанием — хмельным, слепым и безудержным, безразличным в выборе, неподотчетным никакому чувству, скотским.

Пес с любопытством наблюдал за происходящим и время от времени жалобно скулил. Ребенок заливался плачем.

Женщина бубнила что-то, спиной к Каро, и было неясно, то ли она обращается к нему, то ли говорит сама с собой. Каро не чувствовал, нравится ей или нет. Но когда более или менее внятная речь женщины перешла в стон, когда хозяйка подладилась под движения Каро и стала сама подсказывать свои желания, а стоны смешались с безадресной бранью, его страсть распалилась до предела, приближая развязку...

— Теперь-то ты прояснил себе истинное лицо своего отца? — расправляя подол платья, обратилась к ребенку хозяйка и обернулась к псу. — Такие дела, Бибик.

Каро боялся подумать о чем-нибудь. С красным лицом он сидел на краю тахты и курил. Повиснув на прутьях кровати, ребенок делал тщетные попытки завладеть вниманием отца.

Хозяйка принесла водки.

— Выпьем, что ли?

— Нет, сегодня я перебрал, — ответил Каро, спихивая вину за случившееся на вино.

— Ладно, не пудри мозги, мы тебя раскусили. Пей. — Она наполнила стаканы. — А я-то думала, ты уже разучился заниматься этим, уж очень ты скромный и культурный. Иной раз даже задумывалась, есть у тебя причиндал или нет. — Она вульгарно расхохоталась над собственной шуткой и дружески похлопала Каро по плечу. — Оказывается, с тобой еще очень даже можно...

Выпив, хозяйка поинтересовалась:

— Не проголодался? Может, разогреть обед?

— Я сыт, — ответил Каро и налил снова.

— Может, в качестве наказания повысить плату? — снова расхохоталась хозяйка.

— За водку?

— Не придуряйся. Не за водку, за то самое.

— Повышай.

— Ладно уж, не скисай, скряга, я пошутила. Давай, пей на посошок.

Закрыв бутылку, хозяйка убрала ее в шкаф.

— Хватит, а то не довезешь наследника.

— Пойду, — облегченно сказал Каро.

— Хочешь, останься, а? Поздно ведь. Если останешься, можем выпить еще.

— Пойду.

— Струсил, струсил! — расхохоталась хозяйка, но было в ее смехе что-то горькое, жалкое. Кто знает, может она представляла себя в мрачной темноте накатывающейся ночи — одинокую и покинутую. Она подошла к псу и погладила его. Бибик мотнул головой и увильнул, но потом, словно пожалев, вернулся и стал лизать хозяйкины воги. — Ревнует, ей-богу, ревнует, представляешь?! — радостно воскликнула она.

Каро подозвал пса, но тот враждебно оскалился, зарычал и выбежал вон.

— Точно, ревнует, — повторила хозяйка. — Бибик! — крикнула она, но пес не появился.

— Давай еще по одной, — на сей раз предложил сам Каро.

— Давай, — простонала хозяйка и подошла к шкафу.

Из висевшего на стене маленького приемника раздавалась модная в старые добрые времена песенка. Мелодия подхватила Каро, пронесла через десятилетия и оставила одного в маленьком городке, по узеньким улочкам которого промчалось его босое, полуголое, полуголодное детство.

«Интересно, какой была эта женщина во времена, когда эта песня звучала на каждом шагу? Наверно, была симпатичной девушкой», — подумал Каро, исподтишка взглянув на хозяйку. Взглянул и замер: хозяйка, эта вульгарная женщина, молча плакала, уронив голову на руки. Черная тушь вперемешку со слезами текла по впалым щекам и собиралась в уголках губ. Проведенная помадой черта проходила заметно выше природной линии верхней губы, и обильно на-крашенный рот словно символизировал соотношение взлелеянных желаний, грез и реально полученного от жизни.

«Жаль ее, — продолжал думать Каро. — Жаль нас всех, всех без исключения — добрых, злых, гуманных, убийц... Всех. Ибо ни один из нас не виновен в том, что он именно такой, какой есть на самом деле».

Выпитая залпом водка приятно обожгла нутро.

— Пора отдавать Врежика в ясли, — неожиданно для себя выпалил Каро.

— Ну раз пора... — грустно отозвалась хозяйка.

Улица была пустынна, когда Каро, обняв уснувшего на его руках Врежика, подошел к пахнувшему мочой подъезду. Пятнадцать бетонных ступенек, затем налево по лестничной клетке и снова те же пятнадцать бетонных ступенек.

Каро вставил ключ в замочную скважину и толкнул дверь, распахнувшуюся в темную пустоту. Сплошная тьма и распахнутые двери — обманчивое, иллюзорное средство осмысления пустоты. А под тоскливо скрипящей дверью набухал, вытягивался тенью страх, покачивался, удлиняясь, и шептал зловеще: «Taк ты и не научился жить. Ты чужд этому миру, как и мир тебе. Что ты будешь делать, как ты будешь жить?» — «Но ведь от меня не зависит ничего. Каким меня изваяла жизнь, таким я и получился. Ну что мне поделать?» — стонал Каро. — «Не знаю. Обсуждения — не моя стихия, я соткан из реальности».