Тени и отзвуки времени - [36]
— С вашего разрешения…
Усмехнувшись, он выплюнул окурок.
— А куда вы, мадам, хотели б меня отправить?
Мадам — монастырские нравы были ей чужды — стрельнула в него глазами, положила ему на ладонь билет и через секунду уже кричала на какого-то мужлана, молча совавшего в окошко деньги:
— Эй, у тебя что, язык отсох?! Куда едешь?
Помощник шофера с похвальным усердием начал крутить ручку, остывший мотор вдруг чихнул и бодро затарахтел. Нгуен с удовольствием втянул ноздрями запах бензина — запах бескрайних дорог и дальних странствий.
Пассажиров сегодня набилось в автобус — не продохнуть: день был базарный. Они толкались, ссорились из-за мест. Взрослые бранились, дети плакали. Госпоже Вэй, чтобы перекричать их, пришлось повысить голос.
— Эй, мосье Нгуен! — закричала она. — Садитесь-ка поскорее! Чего вы ждете?
— Ожидаю супруга вашего, а нашего благодетеля. Без него-то автобус не уйдет. Куда торопиться?
— Как бы не так! Отправляемся сию минуту. Хозяин сегодня занят и вести машину не сможет.
— Жаль! Боюсь, шофер выбьется из расписания. А мне ровно в восемь во что бы то ни стало надо быть в Ньысуане.
— Ладно, все будет в порядке. Садитесь скорее!
Шофер, заменявший хозяина, задним ходом вывел машину на дорогу. Нгуен побежал за автобусом и, догнав его, вскочил на левую подножку. Он едва успел прислониться к борту, как из темного переполненного нутра автобуса послышался голос хозяйки:
— Эй, мосье Нгуен! Здесь есть места, прошу вас. Не стойте там, голова с непривычки закружится.
— Не извольте беспокоиться, мадам. Я путешественник бывалый. Лучше уж тут постою, внутри от вяленой рыбы да соуса совсем задохнешься.
Утренний ветер ударил Нгуену в лицо. На выезде из города, у перекрестка, какой-то старец замахал шоферу длинным зонтом. Автобус притормозил, и мадам Вэй, подбежав к Нгуену, снова стала зазывать его в машину. Выражений она, скажем прямо, не выбирала:
— Ну что вы из меня жилы тянете. Присосались к подножке, как пиявка. Говорят ведь вам…
Мотор заревел, и последних ее заботливых слов Нгуен уже не расслышал.
Утро — в пику календарю — выдалось прямо-таки весеннее. Зеленые листья и травы улыбались отмытым дочиста небесам. Влажный большак, сменив гнев на милость, не швырял в лицо пассажирам горсти песка и пыли. Нгуен, опьянев от быстрой езды, заполнял легкие холодным бодрящим воздухом и придирчивым оком оценивал красоту громоздившихся друг на друга горных вершин.
Вдруг он ощутил на затылке какое-то теплое дуновенье, тотчас, рискуя вывернуть шею, оглянулся и увидал у себя за спиною мадам Вэй. Она, неведомо когда, выбралась на подножку и стояла чуть не вплотную к Нгуену. Это ее дыхание согрело затылок упрямого пассажира. Он почему-то вздрогнул, улыбнулся ей и стал снова глядеть вперед.
Следующий перегон начинался за цементным мостом у пристани Шунг. Автобус остановился возле распивочной. Мадам, обутая в резиновые сапожки, спрыгнула на обочину, взмахнув своей сумкой, в которой побрякивала мелочь. Сложив руки на животе, она глянула искоса на Нгуена, словно приглашая его заглянуть вместе с ней в заведение.
И вот он, скрестив ноги, сидит на топчане напротив владычицы гаража и попивает чай — нет-нет, именно чай. Он сегодня впервые толком разглядел ее и решил, что есть, есть в ней своя прелесть. Будем снисходительны, думал он, лицо и фигура очень даже…
Дорога резко петляла по лесистым склонам, но мотор работал ровно, без перебоев. Мадам восседала теперь на выступавшем вбок переднем сиденье, а Нгуен по-прежнему стоял на подножке, любуясь сзади очертаниями ее тела. Отчего это женский затылок всегда так заманчиво прелестен? А затылок, который он видел перед собой, был особенно округл и изящен — сущее совершенство — точь-в-точь головка тямской статуэтки!
Автобус заносило на крутых поворотах, он кренился и казалось — вот-вот опрокинется на бок. Но Нгуен, очарованный прекрасным затылком мадам Вэй, не замечал смертельной опасности. Сердце его от скорой езды раскрылось, словно цветок родомирта под дыханьем лесного ветра. Вдоль обочины длинною вереницей тянулись люди. Это крестьяне шли убирать рис. У каждого на плече лежало заостренное на концах бамбуковое коромысло для переноски снопов. И когда они, уставши, сменяли руку, острия коромысел обращались к дороге. А она здесь, как назло, стала поуже, и который уж раз торчавшее вбок, словно копье, коромысло едва не втыкалось Нгуену в живот или в грудь. Машина шла быстро, и Нгуен то и дело проносился на волосок (или, в интересах точности, менее чем на дециметр!) от верной смерти.
По телу Нгуена пробежали мурашки. «А что, если, — спрашивал он себя, — что, если меня пронзило бы коромысло, и я дергался бы сейчас, как жук на булавке? Мог же я преспокойно сидеть в автобусе. Вот так из-за дамского затылка и примешь мученический конец!»
Мадам Вэй все так же невозмутимо сидела впереди, созерцая бежавшую ей навстречу красную глинистую дорогу. Время от времени, когда у обочины проглядывали редкие домишки, она оборачивалась и приказывала шоферу убавить скорость. А потом прямо на ходу высовывалась из автобуса и совала ждавшим уже у дороги людям — кому письмо, кому сверток. Ни малейшей суеты, ни одного лишнего движения. Прикидывая на глазок скорость машины, она, почти не глядя, клала конверты и пакеты точно в протянутую ладонь. Со стороны можно было подумать, будто это — результат сложнейшего математического расчета. Но Нгуен-то знал, мадам Вэй умела хорошо считать только выручку. Впрочем, он тотчас отогнал прочь эти мысли, разрушавшие пленительный образ. А ветер взметнул черные пряди волос, и к природной красоте мадам прибавилось очарование движения, скорости.
