Тени и отзвуки времени - [38]

Жизнь Нгуен вел безалаберную и сумбурную — что ни день, как говорится, буря с дождем. И галстуки, создания, предназначенные судьбой для размеренного светского существования, очертя голову кинулись в омут безрассудств и излишеств. Ах, над ними бушевали не только житейские бури — случалось, поливал их самый натуральный дождик, прохватывали студеные ветры и обжигал зной! Да какая же красота устоит против этаких испытаний?

Но галстуки все равно оставались верны Нгуену, верны и по-прежнему прекрасны. Переливаясь всеми цветами радуги, они висели на шнурках в платяном шкафу Нгуена и насмехались над временем: оно ведь старается всех состарить, а галстуки Нгуена не старели и были по-прежнему свежи и ярки, как в день покупки. Бедное время!..

Однако — кто б мог подумать? — Нгуен вдруг сам изменил им! Он позабыл их, забросил. Обрек на заточение в шкафу. Кто знает, когда теперь суждено им выйти на волю? Сколько их висело здесь, томясь в непроглядном мраке, за плотно закрытыми дверцами. А ведь нежные шелковые щеголи сотворены были, чтоб красоваться под синими небесами или, скажем, в сверкающих залах рестораций, где звонко смеется стекло бокалов. Они, как цветы, мечтали радовать мир своей красотой. Как хорошо им было обвивать шею Нгуена! А сам он как радовался им, ничего для них не жалел! Кто б мог подумать, что счастье их оборвется в безмолвной и мрачной тишине?! Не так ли жестокосердный император ссылал опостылевших жен в далекие уединенные покои? И бедным красавицам оставалось лишь вспоминать царственный лик дракона[48], восседающего на высоком престоле. Как и к тем опальным царицам в одинокие грустные ночи долетали чуть слышные переливы лютни и голоса певцов, — сюда, в деревянную темницу, к галстукам доносились сквозь щели далекие звуки жизни.

Здесь, в зеркальном шкафу, было холодно, пусто и сыро. Пахло плесенью. Изредка пробегал, шурша, таракан, гонимый ужасным нафталиновым духом. Со временем к тяжкому запаху инсектицида примешался смрад от тараканьего и мышиного помета. И — о позор! — изысканным шелковым щеголям пришлось вдыхать «аромат» чужого дерьма! Хорошо еще, их не выворачивало наизнанку…

Злые дела жестокосердных императоров запечатлели летописцы на бамбуковых дощечках, на бумаге — на всем, что попадалось им под руку. Но кто, хотел бы я знать, кто и на чем опишет черное дело Нгуена? Неделями не подходил он к зеркальному шкафу. Редко-редко, на исходе дня, когда — разумеется, человеку утонченному — кажется, будто небеса не хотят отпускать за горизонт золотой шлейф зари, в замочную скважину шкафа вонзался ключ и, лязгнув, поворачивался замок.

Галстуки тотчас стряхивали с себя дремоту и жадно ловили лучи света и свежий воздух. Врывавшийся ветер волновал переливчатые шелковые ленты, и они, прильнув друг к дружке, скользили поближе к заветному выходу. Вот так же, наверно, пылали надеждой наложницы повелителя Поднебесной, бросая у дверей своих комнат листья тутовника: император въезжал в гарем на тележке, запряженной козлом, и бородатая тварь, соблазненная запахом зелени, подъехав к одной из дверей, делала выбор за государя…

Ах, каких только галстуков здесь не было! И каждый хорош по-своему! Пестроклетчатые — для вояжей и прогулок, — где мягкая зелень цвета блаженной травы[49] рассечена квадратами, красными, как лепестки граната. На других по отливающему жемчужному фону разбросаны пестрые горошины. Третьи, небесно-голубые, отсвечивают звездами, похожими на чешую золотых рыбок. Четвертые, зеленовато-лазурные, как морская волна, пестрят разводами и извилинами, точно листья алоэ. И наконец, однотонные — бордовые, словно листья драцены, синие, фиолетовые. Но и это не все! В эпоху прогресса и торжества технической мысли чего только не умудряются выткать на неширокой галстучной ленте: тут вам и звери, и птицы, и цветущие древеса — и все как живое, нет, гораздо красивей, чем в жизни…

Я, пожалуй, отвлекся; да и как тут сосредоточишься — в глазах пестрым-пестро. Так на чем я остановился? Ясно, на китайском императоре и его козле… Так вот, когда на небесах переливался золотой шлейф вечерней зари, а в замке зеркального шкафа поворачивался ключ, все наложницы богдыхана… э-э, опять не то… конечно же, все галстуки преисполнялись надеждой. Каждый верил, что он красивее другого, ярче, свежее — и не просто красивее, а именно он и никакой другой к лицу повелителю сейчас, сегодня, сию минуту.

Но, распахнув створки шкафа, Нгуен обводил галстуки грустным безразличным взглядом. Взор его не задержался даже на самых новых и ярких галстуках, висевших на первом шнурке. Эти красавцы считали себя вправе первыми выйти на волю, не желая смешиваться со старомодными родичами. Кто же, кто станет нынче счастливцем? Увы, догадаться не мог никто. И галстуки ждали, трепеща и надеясь. Ведь их много, а возлюбленный хозяин один, и шея у него одна. Минуты тянулись как годы.

Нгуен, печально глядевший в шкаф, снова не выбрал ни одного галстука!

Он лишь тяжко вздохнул и вялыми движениями пальцев распустил узел галстука, повязанного у него на шее бог весть с каких пор. Потом снял его и со словами: «Итак, здесь погребен еще один светлый день моей жизни», — бросил его на шнурок, поближе к начавшим стариться родственникам.