Тень Желтого дракона - [114]

Когда Ли Гуан-ли сообщили о приближении конных воинов в островерхих войлочных шапках, у него не осталось сомнения, что они из Кангха. Он сразу вспомнил письменное донесение посла, где говорилось: «Канцзюй горд, дерзок и никак не соглашается поклониться посольству Сына Неба».

— Много ли их? — спросил Ли Гуан-ли, с трудом переведя дыхание.

— Три-четыре тысячи!

— Значит, это передовые тысячи! — проговорился цзянцзюнь, забыв про сяовэя, сообщившего о приближающихся воинах. — Это Канцзюй!

К вечеру стало известно, что посланник кушанов со своей тысячен встретил вновь прибывших за Ассакой. Там был устроен пир.

— Через день мы должны ответить послу Больших Юечжи, снимем ли мы осаду. — Ли Гуан-ли по привычке разговаривал сам с собой. — Что будет, если мы скажем нет?..

Им овладели тяжелые, угнетающие думы. «Вся беда в том, что Эрши не был взят с ходу, приступом. Прав, тысячу раз прав великий Сунь-цзы: худшее из всего — осаждать крепости!.. Добавим: долго осаждать! Люди из Канцзюй, эти варвары, никогда не читали и не могли читать Сунь-цзы, по они не хуже ханьцев разбираются в делах войны. Они хотят напугать нас, хотят, не сражаясь, выгнать наше войско из Давани! А если не испугаемся?

Неужели Канцзюй… как там называют его правителя?.. Да, тудун… всерьез будет воевать с ханьцами? Не может же ом не знать, что на границе с сюнну растянуты сто восемьдесят тысяч шэнбинов, а Усунь состоит в родственной связи с Домом Хань! Нет, Канцзюй не захочет войны с ханьцами! Как тогда понять этот их жест? Наверное, бек Таркана своевольно собрал эти три-четыре тысячи воинов и пришел на помощь своим соседям. Ведь наши послы говорили, что оседлые кенты не всегда слушаются кочевого правителя! Если бы точно знать, что тарканцы приехали своевольно, можно было бы их отогнать. Тогда и даваньцы пали бы духом».

Ли Гуан-ли представил себе столкновение с чавушами Кангха. Чтобы сразить одного воина, сидящего на высоком, длинноногом коне, придется пожертвовать тремя-четырьмя шэнбинами. Допустим, удастся отогнать половину из них. Тогда они поедут прямо в соседние кенты Кангха, в Семиркан, Бахор, и попросят помощи. Если там до сих пор колеблются, помогать ли Давани, то уж после такого непременно помогут!

— Войско мое будет зажато и разбито! — вслух рассуждал Ли Гуан-ли. — Надо снять осаду Эрши! Но как сделать, чтобы это не унизило нас и не обошлось им слишком дешево?!

Глава одиннадцатая МОДТАЙ ДУМАЕТ, ПЛАЧА

В кромешной тьме десяток даваньцев, осторожно приближавшийся к осажденному кенту, случайно наткнулся на скрытый в камышах караул шэнбинов.

— Ни звука! — приказал кто-то из даваньцев, видимо, старший.

В темноте только так можно было одолеть караул шэнбинов, в несколько раз превосходящий по численности. Завязалась кинжальная рукопашная. Мечи и луки были бесполезны в густых камышах. Шэнбины приметили, откуда раздался голос, и полагали, что старший из даваньцев там. Несколько солдат устремились туда. Кто-то из них вскрикнул, кто-то застонал…

— Их много. Отходите назад! — крикнул десятник шэнбинов.

Чинжины, которых было в два раза больше, чем даваньцев, отступили. Даваньцы не гнались за ними. Оставив в камышах двоих убитых и по очереди неся на спинах тяжело раненного старшего, они устремились к входу в лахм.

В узком подземном проходе чакирам пришлось тащить раненого за полы одежды. Перед выходом из лахма в кент он проговорил:

— Камчи! Скажи отцу, все… все обговорено!..

Камчи при помощи двоих чакиров осторожно вытащил раненого туменагу Карчигайбека, второго сына Модтая, из лахма. Когда его на плетеных носилках принесли к ихшиду, Карчигайбек уже не дышал…

У айвана — открытой веранды перед Арком сразу собралось много народа. Люди расступились, дав пройти заутару и его свите, и низко поклонились им вслед. При свете лучин над телом погибшего встала беловолосая старуха — мать Карчигайбека. Все замерли, ожидая, что она сейчас бросится к трупу сына и начнет причитания. Но она постояла немного, как окаменелая, потом наклонилась над головой сына, провела ладонью по его лбу и затем поцеловала ее.

— Люди! — выпрямившись, сказала она дрожащим голосом. — И я люблю сыновей своих безмерно. Но запомните: матери Давани рожают сыновей, чтобы они охраняли нашу землю от врагов. Мои сыновья уничтожили сотни чинжинов. Враги убили моего Карчигайбека! За его кровь и кровь моей невестки Зебо отомстят остальные сыновья и невестки мои, муж мой! Душа Карчигайбека… — Она остановилась. Голос ее сорвался. Еле сдержав подступившие рыдания, она закончила: — Только тогда душа его успокоится!

Мать принялась шепотом читать какой-то отрывок из яштов[147], славя великого Ахурамазду, прося его принять душу Карчигайбека на небо, поближе к себе.

— О славные матери Давани! — сказал заутар, не поднимаясь со своего места. — Великий Ахурамазда передает нам, даваньцам, смелость и отвагу через ваше молоко и кровь. Пока на священной земле Давани остается хоть одно дитя, вскормленное вами, эта земля не будет принадлежать никому, кроме даваньцев!

Люди передавали из уст в уста слова матери Карчигайбека и заутара. Модтай, стараясь скрыть свое горе, величаво подошел к жене и, обращаясь к ней и к заутару, сказал: