Тень ивы - [47]

И зноу пабачыу я сялибы,

Дзе леты першыя прайшлы,

Там сцэны мохам парасли,

Вяселкой адливали шыбы.¹⁰

Кто-то сзади ткнул Жнеца в плечо:

– Входной!

Жнец сунул в протянутую руку самую крупную банкноту, этого оказалось достаточно, но без сдачи.

– Ставки у меня. Алькатрас, шесть боев, Фрезер, двенадцать боев. Алькатрас – 1 к 45, Фрезер – 1 к 6. Сколько?

Сосед слева, маленький седой человек, протянул букмекеру приготовленные деньги.

– На Фрезера, на тысячу.

Букмекер принял, выдал билет и снова вперил взгляд в Жнеца.

– А не много? У Алькатраса сил-то побольше…

Букмекер хмыкнул.

– На тысячу много? – устало проговорил седой, – Тут на сотки ставят.

– Один к десяти, на две тысячи, – быстро проговорил Жнец и получил билет – вполне качественно отпечатанную, похожую на деньги по раскрасу бумагу с датой, суммой, размером ставки. А вокруг тянулись к желтолицему кассиру другие руки. Жнец заметил, что через два человека в ряду от него работает такой же букмекер, продвигающийся от верхних рядов к нижним. И там подсчет чуть дольше, и внимание к играющим – тоже. А потом он увидел и Ганса.

В отличие от дня предыдущего, когда тот выглядел то ли пьяным, то ли притворяющимся (особенно когда выходил с абсолютно качающимся другом в обнимку), сегодня он был совсе другим. Он был центром компании не только опрятных, благородной наружности мужчин, но и очень красивых молодых дам, одетых, впрочем, так же просто, как и сам Ганс: темные маечки, темные брюки. Он был окружен будто бы дополнительным пространством, которого не было ни у кого в этом забитом людьми дворе. И люди вокруг хотя и глядели на него с почтением, но близко не совались, разве что время от времени к нему наклонялась высокая блондинка из числа его свиты, дававшая ему попить из бутылки то ли с морковным ,то ли апельсиновым соком, к которой прикладывалась и сама. Он двигался плавно к самому первому нижнему ряду, серьезный и строгий. И как только эта компания уселась, к двум сторонам арены подвели псов, каждого из которых держали за широкие шлейки по два могучих корейца.

Оба пса захлебнулись лаем навстречу друг другу. Публика загудела так, что перекрыла то ли арабскую, то ли индийскую музыку фона.

– Это кавказцы? – спросил Жнец у седого, уже не боясь показать свою неосведомленность.

– Скауты, – ответил сосед. Он курил, поглядывал на арену исподлобья, будто смотреть его заставляли.

– А Ганс на кого поставил? – спросил Жнец, пока поводыри, слегка отпустив шлейки, опутывавшие псов за корневые мышцы передних лап, позволили им выплеснуть злобу на соперника в пробеге вдоль решетки. Удары собак о широкие окна решетки отдавались и на сиденьях трибун.

– Малаец? Этого не скажет никто.

И тут же у решеток с каждой стороны появились люди, которые открыли задвижки в ограждениях, и поводыри, а точнее – сдерживающие – споро освободили каждый своего пса от ремней и выпустили на арену.

– А который наш, Алькатрас? – прокричал Жнец, но голос его уже не слышал даже он сам – ревели все вокруг, а еще через секунду уже никому невозможно было понять, где Алькатрас.

Жнец с удивлением для себя заметил, что с самого начала оказался заворожен отчаянной отвагой, с которой псы бросились друг на друга. Их ничем не объяснимая решимость была так велика, что ни один из псов не предоставил другому никакого шанса ухватить себя иначе как за открытую, ощеренную пасть. Так они и вцепились друг в друга, какое-то время почти неподвижные, как борцы в армрестлинге. Только напряжение взаимного одоления разряжалось как электрический заряд в мышцах то одного, то другого зверя.

Они были похожи только за пределами арены, а здесь, в этой смертной сцепке, было слышно, что один, Фрезер, порыкивает, крутит глазами, а Алькатрас смотрит не отводя глаз и молча. Он-то и сдвинул с места противника, на какой-то сантиметр, на какие-то два когтя. И равновесие этой составленной из двух тел собачьей арки пошатнулось. Трибуны взревели, впереди Жнеца все встали, подняв руки, и он, раздвигая их, как камыши, на мгновение вознегодовал на тех, кто закрыл от него самое главное, что решалось в этот момент совсем рядом.

Фрезер, заваливаясь на бок, попытался устоять, чуть ослабил челюсти, и этого было достаточно, чтобы Алькатрас мигом ухватил его за горло и уже не отпускал. Кровь брызнула с пеной, как будто пена ее и толкала, залила глаза и морду Алькатраса. Фрезер рычал с булькающим звуком, уже не пастью, а распоротой глоткой.

Зрители кричали, пахло кровью, псиной, табачный дым стлался над ареной и рядами. Жнец хотел посмотреть на Ганса и его красавиц, но не мог отвести глаз от ужасной картины с собаками. И когда Алькатрас попробовал перехватить жертву еще раз, Фрезер, потерявший крови столько, сколько не должно было вместить его поджарое тело, вдруг извернулся и направил свою пасть на горло противника, но промахнулся и ухватил нырнувшего Алькатраса за ухо и верхний участок шеи. И понимая, что промахнулся, тем же булькающим звуком отчаянно взвыл – от отчаяния, что другого момента не будет. А потом, уже с телом Фрезера на своем загривке, дряблым, неживым, Алькатрас потянулся к тому месту за решеткой, где стояли его провожатые, пометался вдоль, будто и не замечая, что возит на себе бездыханное тело соперника, который так и не разжал челюсти.