Тень ивы - [35]

– Знаешь, сегодня девчонка поступила, то ли кореянка, то ли кто. И сразу в родовое повели. Так вот, мертвого мальчика родила. Представляешь?

Михаил обернулся к говорившей. Она замолчала и посмотрела на него.

– Мертвого?

– У него был врожденный порок. Волчья пасть. И он водой захлебнулся, когда выходил. Так говорят.

Михаил встал и вышел под дождь. Он не знал, что он сможет сказать Роксане, как ее утешить. Он не знал, как жить дальше. Но он хотел видеть ее сейчас, немедленно. Он вошел в приемный покой и ударил в дверь дежурной сестры кулаком. Часы приема кончились. Он постучал еще и еще, крикнул: «Откройте!» Михаил бил в дверь, пока фанерный лист не отвалился, и он шагнул в проем. Навстречу ему кинулась дородная дама в белом халате, он оттолкнул ее и пошел к лестнице на второй этаж. Там тоже было закрыто. Он разбил стеклянную дверь. Он кричал:

– Волчья пасть! Волчья пасть!

Вскоре появились милиционеры, его увезли в сизо и через месяц вернули на зону. Больше Роксана к нему на свидание не приезжала.

Роксана Мнвинду.

Вещий баян.

Сверхспособности Ивана Мнвинду не могли не отразиться на задатках его дочери. Правда, из сферы ментальной они перенеслись в область, от ментов далекую.

В школе Роксана долгое время вообще едва переползала из класса в класс, потому что не отвечала ни на один вопрос ни по одному поводу, заданный ей в классе. При этом письменные работы показывали, что она хорошо или вполне сносно ориентируется в предмете. Пришлось маме, Римме Владимировне, договариваться с учителями о том, чтобы ее девочку расспрашивали отдельно, после уроков, с глазу на глаз. Выяснилось, что Роксана чаще знает больше программы, или, если быть точнее, чувствует больше программы. Про закон Фарадея она, в частности, сообщала, что за буквенными сообщениями стоят имена его возлюбленных, каждая из которых сыграла свою роль в том, что Фарадей пришел к открытию. Решения сложных уравнений сопровождались привязкой чисел и знаков к конкретным предметам: квадратный корень 16 тысяч листьев баобаба…

Что уж говорить про историю или русский язык? Они излагались с роскошными подробностями, которые летописи и правила не знали в силу, видимо, ограниченности бумаги и других носителей информации.

Римма Владимировна, окруженная экзотикой так плотно, что ей становилось по временам тревожно, как конкистадору на острове Куба, изо всех сил старалась составить быт по принципу «как у людей», поэтому в третьем классе она отдала Роксану в музыкальную школу на баян.

Отец не возражал: он считал, что не лишнее в жизни только то, что человек может носить с собой. Баян или скрипку носить можно, рояль или контрабас – нет, поэтому баян его дочери подходит.

Тоненькую смуглую Оксану (Римма сократила имя до более привычного звучания, прочь, Дефо!)⁷, предпочитавшую ставить правую ногу на скамеечку и на нее водружать тяжелый баян, часто выставляли на отчетных концертах для сольного номера. Обряженная в костюм с русскими мотивами, она выглядела, с одной стороны, нелепо, с другой – эротично. С первой стороны – для преподавателей-женщин и подруг, с другой – для мужчин всех возрастов.

Она скучала за баяном только до того момента, когда открыла, что ее пальцам доступна музыка за пределами сборников этюдов и переработок русских народных песен. Ее нечаянно заголявшаяся на официальных концертах нога была предвестием того, что вслед за «Утушка ты моя луговая» во всякий момент может последовать импровизация в совершенно другом, непрограммном ритме. Всякую свободную минуту Роксана отдавала этой импровизации, чем вызывала неудовольствие педагога Ивана Карловича: «Играй гаммы, Мнвинду, потом они лягут в любую твою импровизацию!»

Вариации, или, если быть точным, коверканья каких-то известных мелодий – от русских народных до популярных телевизионных – доставляли Роксане особое наслаждение именно во время ее прилюдных выступлений. Все пять лет ее занятий в музшколе – пока ей не исполнилось четырнадцать – включения ее номера в концерт требовали папы, а мамы всегда возражали.

На отчетных концертах, кстати, выступали не только музыканты – тогда размах набирали школы искусств, в которых были и танцоры, и художники, и чтецы.

В танцорах и чтецах пристрастия мам и пап менялись местами: мускулистые, гендерно очерченные и вместе с тем напомаженные исполнители фрагментов «Жизели» и «Лебединого озера» очень нравились возрастным дамам, но раздражали мужчин. Причем учащиеся по выбору могли бы танцевать и из «Жизни за царя» или «Бахчисарайского ф.», в широких шароварах и свободных рубашках, но мальчики подбирали балетные отрывки, где обтягивающие панталоны были неизбежны. Особенно отчаянный прыгун Миша Пиднель вообще утверждал, что однажды выходил на сцену совсем без трико, обмазав ноги и все остальное слоем грима. Этому не верили.

Как писал Жюль Ренар: «Жизнь была бы очень яркой штукой, если бы в ней не было так много однообразных повторов». Конечно, Роксана и Миша не могли не встретиться. Михаил был по-своему выдающейся личностью школы, причем не за балетные заслуги. Он был обречен на многостороннее развитие и своими родителями, и самим собой, от его энергии, как говорил его папа, можно было аккумуляторы заряжать. Папа знал, что говорил: главный энергетик завода, изготавливающего оборудование для ПВО, как-никак. Очень папу Иосифа выводили из себя звучавшие тут и там расссуждения специалистов про «энергетику» сына: «Энергия, – говорил он репетитору английского, – энергетика – это область знания, отрасль промышленности, у моего Миши не видно никакой промышленности!» После каждоневного занятия в «балетке» папа отвозил Мишу на автомобиле в спортивную школу, где он занимался бадминтоном, через три часа, когда народ попроще усаживался смотреть «Спокойной ночи, малыши», Иосиф доставлял сына на курсы «Английский язык через действие».