Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [40]

После утреннего заседания военного кабинета лорд Галифакс получил от британского военно-морского атташе в Риме подтверждение, что торговые корабли в разных портах снаряжаются и вооружаются повсюду устанавливаются мины и сетевые заграждения[217]. Однако британский посол в Риме прислал сообщение иного рода. Из надежного источника ему стало известно, что высшие лица в фашистской иерархии говорят, будто синьор Муссолини категорически объявил, что Италия не вступит в войну[218]. Теперь споры шли о том, что будет лучше: не делать ничего или предпринять защитные меры, например, закрыть Суэцкий канал, чтобы лишить Италию этого транспортного пути. Черчилль решил, что «разумнее всего будет выждать и посмотреть, на какие действия пойдут итальянцы, и уже в свете этого принимать решение»[219]. Заседание на этом закончилось, и Уинстон вернулся в Адмиралтейство, где продолжил работу.

В гостиной резиденции Адмиралтейства Черчилль устроил личный «военный кабинет». Джок Колвилл вспоминал, что среди причудливо безобразной мебели с дельфинами, из-за которой Черчилль называл этот кабинет «рыбьей комнатой», было устроено место для личного секретаря и одной из специально подготовленных для Уинстона ночных машинисток: «Сбоку от его стола стоял небольшой столик с бутылками виски и всего такого. На самом столе была масса всяких вещей: зубочистки, золотые медали (он пользовался ими в качестве пресс-папье), особые нарукавники, чтобы не пачкать рукава пиджака, и множество таблеток и порошков»[220].

Около половины одиннадцатого собралась пестрая толпа: генерал Исмей, военный министр Энтони Иден, министр авиации Артур Синклер, руководитель фракции тори Дэвид Маргессон (Черчилль решил держать его при себе), недавно назначенный министром авиационной промышленности лорд Бивербрук и американский посол Джозеф Кеннеди (отец Джона Фитцджеральда Кеннеди). Колвилл назвал это общество весьма странным. Собравшиеся обсуждали германское наступление, прислушиваясь к «алармистским и… не заслуживающим доверия мнениям господина Кеннеди»[221].

Черчилль вновь заработался до часу ночи, но в семь утра 15 мая уже беседовал с французским премьер-министром. Новости были ужасающими. Черчилль почувствовал, что Рейно явно подавлен[222]. Поздно ночью французское контрнаступление южнее Седана захлебнулось, дорога на Париж открыта, и сражение проиграно. Речь даже заходила о капитуляции[223]. Меньше всего Черчиллю было нужно, чтобы сильнейший союзник его страны потерял голову, проиграл сражение и оставил Британию наедине с жестокой силой нацистов. Черчилль попытался отговорить Рейно от поспешных шагов: «Ему [Рейно] не следует доверять сообщениям паникеров; в боях участвует лишь малая часть французской армии, а прорвавшиеся немцы находятся в уязвимом положении. Он несколько раз повторил, что, что бы ни произошло с Францией, мы должны продолжать сражаться до последнего.

Господин Рейно спросил, можем ли мы прислать войска. Премьер-министр ответил, что, насколько ему известно, это невозможно.

Премьер-министр спросил и получил разрешение господина Рейно переговорить непосредственно с генералом Жоржем [главнокомандующим войсками Северо-Восточного фронта]. Генерал Жорж позвонил около девяти часов утра»[224].

К счастью, разговор с генералом прошел более спокойно. На десятичасовом заседании комитета начальников штабов и одиннадцатичасовом заседании военного кабинета Черчилль сообщил, что хотя ситуация, несомненно, серьезна, немцы прорвались на довольно широком фронте, но их наступление остановлено[225].

Остановлено? Хорошие новости были радостно встречены и распространены. Но радость оказалась недолгой. Лорд Галифакс получил тревожные известия. Во-первых, утром ему позвонил голландский министр в Лондоне. Он сообщил, что Голландия объявляет о сдаче Роттердама и Утрехта, чтобы избежать дальнейшего бессмысленного кровопролития[226]. Альфред (Дафф) Купер, новый министр информации в кабинете Черчилля, сразу же почувствовал приближающуюся информационную катастрофу. Когда британцы узнают о решении Голландии, они решат, что Нидерланды выходят из войны. Это могло вызвать панику. Черчилль согласился, что следует дать понять объявленные действия: являются не чем иным, как военным маневром в конкретном регионе»[227].

Вторая неприятная для военного кабинета новость была связана с сообщением Джозефа Кеннеди. Коллега в Риме сообщил ему, что ситуация становится настолько серьезной, что с вероятностью десять к одному он теперь считает, что Италия выступит на стороне Германии: «Синьор Муссолини уже принял решение. Он убежден, что информация касательно военных действий, которые герр Гитлер обсуждал с синьором Муссолини ранее, была совершенно верной. Сегодня герр Гитлер прислал сообщение о полной победе Германии в Бельгии и Нидерландах»[228].

В кабинете царило мрачное настроение. Если Италия вступит в войну, то Франция, которой придется сражаться с двумя врагами, не устоит. В этой ситуации Британия может вскоре оказаться единственным государством, отделяющим Гитлера от полного господства над Европой. Генерал Айронсайд записал в дневнике: «Война все ближе и ближе к нам, и это заставляет задуматься. Мы вступаем в новый исторический этап, развитие которого невозможно предвидеть. Никто не верил, что мы окажемся втянутыми в войну и смертельную схватку так быстро. Мы не подготовились, мы не развили военную промышленность и теперь не можем ничего сделать. Слишком поздно. Мы можем за год проиграть, но нам не победить Германию – разве что экономическими средствами»