Темнота в солнечный день - [119]

Батуала плюхнулся на скамейку со столь усталым видом, словно все это время разгружал вагон с цементом, сцапал за горлышко только что откупоренную Сенькой бутылку и надолго к ней присосался. Утешив душу, закурил и развалился на скамейке с гордым видом победителя, старательно притворяясь, будто вовсе не ждет нетерпеливо вопросов.

– Склеил? – поинтересовался Митя.

– Вот если честно, Доцент, рано говорить. Проводил до дому, у подъезда чуток постояли, поболтали… Квартиру сказала. На танцы завтра в парк пойти согласилась. Зовут Рита. Чувака, судя по всему, нет.

– А живет где?

– На Белинского.

– Не наш район… – задумчиво сказал Митя.

– А наплевать! – решительно сказал Батуала. – Почище переделки видели, чем с девчонкой из чужого района дружить, и ничего, живехоньки. Слышь, Митька… У тебя книг больше, чем у всех. Не найдется ли чего-нибудь про композиторов? Про великих там, про музыку, всё такое. Много не надо, так, горсточку, чтобы я мог ей с умным видом что-нибудь ввернуть, как ты про адажио и скерцо. Я бы к завтрашнему вечеру одолел так, чтобы от зубов отскакивало.

– А тут и думать нечего, – сказал Митя. – Есть у меня интересная книжка – «Знаменитости шутят». В областной библиотеке подвернулась, был я в свитере… Там куча анекдотов из жизни всяких знаменитостей, и музыкантов тоже – реальных анекдотов, между прочим. И про композиторов найдется, я помню.

– Во! – с энтузиазмом привстал Батуала. – То, что доктор прописал! Найдешь сегодня?

– О чем базар? И искать не надо, помню, где стоит…

Батуала помялся и вдруг сказал:

– А знаете что? Может, нам завязать на фиг с этой охотой? Как-то оно и поднаскучило, и шутки в самом деле дурацкие…

– Да пожалуй, – кивнул Сенька. – Действительно, поднадоело… Мить, ты чего ржешь? Против?

– Да нисколечко, – сказал Митя. – В самом деле, и прискучило, и риск есть, и несолидно уже как-то в нашем почтенном возрасте. Я насчет другого ржал. Лишний раз приходится поверить в суеверия. Эта Риточка у нас была тринадцатая. Вот на несчастливом числе и кончилась охота. И хрен бы с ней…

Глава одиннадцатая Картины, мотоцикл, девушка

Улица Механическая, где обитал Рубенс, считалась в Аюкане то ли самой оригинальной, то ли самой экзотической. Еще при Сталине построили восемь двухэтажных домов для тех, кто работал в механических мастерских. К пятидесятилетию Великого Октября вместо устаревших и снесенных мастерских построили рядок девятиэтажек. Вот и получилось: четная сторона – сталинские двухэтажки, нечетная – брежневские бетонные девятиэтажки. Для тех, кто попадал сюда впервые, зрелище было то еще.

Митя по почтарским делам здесь бывал сто раз, а поэтому, не обращая ровным счетом никакого внимания на этот «Стамбул – город контрастов», направился к одной из двухэтажек. Поднялся на второй этаж, позвонил – по почтарской привычке на гестаповский манер.

Рубенс, открывший дверь, приветствовал его с большим воодушевлением – тут и принюхиваться не нужно было, чтобы определить причину. На выпивку мастер кисти, как Митя уже убедился, был крепок, так что принять должен был изрядно, но не шатался, языком не заплетался и на бородатой физиономии сохранял полную осмысленность.

– Митрий! – радостно воззвал он. – А я тут как на иголках – все подъел, надо бы в магазин сбегать, да ты ведь должен прийти…

Митя показал пакет:

– Гонорар. «Плиска», само собой, как договаривались.

– Пьем вместе! – жизнерадостно объявил Рубенс. – У тебя как?

– Да нормально, – сказал Митя. – Я со смены.

– Тогда вперед! В мир искусства!

Митя впервые в жизни оказался в настоящей мастерской настоящего художника. Выглядело внушительно: огромная комната с тремя окнами, вдоль стен – уложенные вертикальными стопочками картины, в углу – мольберт с большой картиной, стол, заваленный тюбиками с красками, кистями, палитрами и еще какими-то загадочными приспособлениями. Там и сям на полу – стопки эскизов, набросков, этюдов. Что характерно – никакого беспорядка, все рассортировано.

– Вот такой плюс был от развода, – сообщил Рубенс. – Оставил для личной жизни и вообще жизни самую маленькую комнатку, а меж двумя снес стену – ну, утряс все раньше, где надо, и получилась мастерская – любо-дорого. – Он чуть помрачнел и закончил: – Единственный плюс…

Митя и без подсказки хозяина видел, куда ему идти. Единственным чужеродным предметом в мастерской, не имевшим решительно никакого отношения к искусству, был столик, на котором красовалась пустая бутылка «Плиски» и тарелки с нарезанной колбасой, сыром, конфетами.

– Я не эстет, – сказал Рубенс, усадив Митю на табуретку и усевшись на такую же. – Все эстеты кто? «Швейка» читал?

– А то, – сказал Митя.

– Вот то-то. А потому что попало заедаю чем попало. Коньяк могу пельменями, шампанское – вареной картохой и так далее. Что под рукой окажется. Ты как?

– Да, в общем, аналогично, – сказал Митя. – Ежели без девушек, конечно. С девушками приходится кое-какую гармонию соблюдать касаемо питья и закуски…

– Да уж, девушка у тебя, старый… Завидую белой завистью. Рисовать было приятно. Как там у нее дела?

– В клинике лежит, – сказал Митя. – Операции еще не было…

– Ну, тогда давай за успех, – Рубенс привычно обезглавил «Плиску» и наполнил пузатые стеклянные бокальчики без ножек. – За советскую медицину!