Темнота в солнечный день - [120]

Осушили. Помотали головами, по традиции поморщась. Закусили колбасой.

– Готов портрет, – сказал Рубенс. – Принести?

– Давай чуть погодя? – сказал Митя. – Можно я пока картины посмотрю?

– Да ради бога! Зрителей у меня – по пальцам пересчитать, я ж ни разу не выставлялся. Тут каждый зритель ценен… – Он сделал широкий жест. – Расхаживай, смотри, если что, картины отодвигай, этюды перебирай, творцу только в радость… Вот эту ты знаешь…

Митя присел на корточки возле стопки этюдов. Таньку он узнал сразу – правда, раньше лицезрел ее исключительно одетой, а здесь она изображена исключительно в наряде Евы.

– Ну как? – спросил Рубенс с наигранным равнодушием.

– Красиво, – сказал Митя. – Ни капли пошлости.

– А на фига пошлость, когда есть высокая эротика? Подожди, скоро большой портрет закончу… Вообще ничего деваха, – сказал Рубенс с хмельной откровенностью. – Ты-то ее лучше знаешь, как она?

– Да мы с ней практически и не общаемся, – сказал Митя. – Она в одном пространстве, мы в другом.

– Ну, а вообще? По жизненным наблюдениям?

– Не из лядешек, если тебя это интересует, – сказал Митя. – Нормальная девка, в постоянные подруги годится, если тебя мое мнение интересует.

– Вот и я примерно к таким выводам пришел, – сообщил Рубенс. – Нормальная девка. Только такое впечатление, что ей замуж хочется. Конкретно за мою скромную персону.

– Ну, тут уж я не знаю, – сказал Митя. – Тебе виднее, я так полагаю, ты ж с ней, ты не я.

– Оно так… – сказал Рубенс. – Ну да, как подруга очень даже ничего. Домовитая такая…

– Ну? – с интересом спросил Митя. – Я-то ее с этой стороны не знаю совершенно… собственно, я ее вообще не знаю как человека. Сколько ее помню, всегда шмыгнет мимо, поздоровается через раз, так что никакого общения.

– Точно тебе говорю. Готовит, убирает, без нее тут был бы изрядный бардак. Но вот жениться… Духу не хватает. Один раз обжегся, боязно что-то.

– Ну, тут я не советчик, – сказал Митя. – Я в этих делах не Копенгаген, честно говорю. И опыта нет, и не задумывался как-то всерьез.

– Ну, давай за то, чтобы когда-нибудь задумался?

– Давай, – сказал Митя. – И только когда-то это будет…

Он оросил душу, сжевал ломтик колбасы, аккуратно сложил в стопку этюды с Танькой, просмотренные до половины, и перешел к картинам – там было гораздо интереснее. Внизу стояла аккуратная подпись, а наверху – столь же аккуратно выведенное название.

«Первые люди на Луне». Луна не желтая и не белая, как в телескопе: лунная поверхность с небольшими кратерами нежно-фиолетового цвета, там и сям торчат высокие пучки такой же фиолетовой травы с большими желтыми цветами, небо над головой бледно-зеленоватое. А самое интересное в самом большом кратере: посреди стоит зеленый двухбашенный броневик, в точности как тот, исторический, с которого выступал Ленин у Финляндского вокзала, только вместо Ленина на нем, потрясая кулаком с зажатой в нем бескозыркой, держит речь матрос в широченных клешах, черной кожаной куртке с тельняшкой под ней, с деревянной кобурой маузера через плечо. Матроса слушает – очень похоже, что внимательно – немаленькая толпа лунатиков: зелененьких, пузатых, на широких утиных лапках, с хилыми ручками, ушами-воронками и такими же носами, не обремененных одеждой и орудиями труда. Эмоций на обтянутых гладкой кожей мордахах что-то не видно – возможно, эмоции им и не свойственны.

– Ага, – сказал Митя. – Вариация на тему «Аэлиты»?

– Ну, честно говоря, да, – сказал Рубенс, наблюдавший за ним с интересом. – Это из ранних. А дальше пошли уже самостоятельные…

На поваленной коряге сидит леший, классический такой, весь в зеленой шерсти, и, нацепив на широкий нос пенсне, старательно читает толстенный том, на котором золотыми буквами значится «Генетика». Поодаль почтительной кучкой собрались белки и зайцы, но близко не подходят.

На самой обыкновенной земной полянке с одуванчиками, еще не успевшими разлететься пушистыми парашютиками, стоит мальчишка в коротких штанишках, в пионерском галстуке поверх синей маечки и держит за ниточку воздушный шарик. Вот только это не шарик, а луна – правильная, белая, с темными пятнами морей и кольцами кратеров. Называется картина «Звездопроходец».

«Дружба и братство». На полянке над ручьем стоит чуть покосившийся комбайн, а рядом расположились вперемешку типичные деревенские мужики и девицы с распущенными волосами, в полупрозрачных одеждах. Комбайнер нажаривает что-то на баяне, русалки водят хоровод, всем хорошо и весело.

«Смертушка пришла». Высоко на дереве, чуть ли не в самой кроне, угнездился Соловей-разбойник, отчаянно махая белым флагом, судя по всему, смастеренным из первой попавшейся под руку тряпки, а внизу помещается богатырь с большой бляхой поверх кольчуги, заведя на Соловья трубу американского ракетного комплекса «Ред Ай» – Митя его сразу узнал по фотографии из справочника «Вооружение иностранных армий». Скверно Соловушке, сдаваться пора…

«Санитарочки леса». На полянке спит пьяный – вот кому хорошо, так ему. А вокруг порхают крошечные крылатые феи, с озабоченными личиками убирая следы пиршества: по двое уносят пустые огнетушители к красивой вычурной тележке, запряженной двумя белками (у повозки зеленый крест на боку), третья несет селедочный скелет, другие убирают консервную банку из-под килек в томате, сметают крошки хлеба, остатки плавленого сырка, проходятся грабельками по земле, собирая всякий мусор вроде окурков. Ударный труд кипит.