Темная симфония - [17]

— Я не желаю, чтобы это повторилось, Байрон, но справлюсь сама. Я управляю палаццо, и мои люди верят в меня. Я не могу себе позволить подвести их, притворяясь или обманывая.

— Тогда прекрати закрывать глаза на вероятность того, что кто-то хочет твоей смерти.

— Ты выговариваешь мне, словно я маленький ребенок. Не могу припомнить, когда кто-нибудь в последний раз осмеливался на такое. Тебе даже хватило наглости отослать меня в постель в моем собственном доме, на что никто не отваживался с тех пор, как я была ребенком.

— Ты замерзла, и соблазн погрузить тебя в горячую ванну и тщательно вымыть был сильнее меня.

Ее сердце подпрыгнуло. Звук его голоса был лаской, успокаивающим движением пальцев по ее телу. Она прочувствовала ее вплоть до кончиков пальцев на ногах. На мгновение она потеряла способность думать, не говоря уже о том, чтобы дышать. Антониетта крепче сжала пальцы, чтобы они не дрожали… или чтобы не тянулись к нему, стремясь пробежать ладонью по его груди.

— Это был бы интересный опыт, Байрон, — она постаралась снова беззаботно рассмеяться, но звук получился какой-то каркающий. Она чувствовала силу его взгляда, обжигающего ее лицо. Медленный тлеющий огонь начал собираться в центре ее живота.

— Ты и не представляешь, какой бы это был опыт, — в тоне его голоса прозвучало неприкрытое сексуальное очарование. В этом не было никакой ошибки.

Он флиртовал с ней. Эта мысль одновременно была и волнующей, и пугающей.

— Мне нужны мои темные очки, — ей была невыносимы мысль о нем, смотрящим в ее мертвые глаза, видящим шрамы, в то время как она горела в огне всего лишь от звука его голоса.

— Зачем? В комнате темно. Этой ночью даже малюсенький кусочек луны не в силах проглянуть сквозь тучи. И здесь рядом с тобой нахожусь только я. — Его пальцы ласково прошлись по ее лицу. Как перышко. Проследили каждую ее высокую скулу, ее широкий щедрый рот. В том, как он прикасался к ней, чувствовалась какая-то собственность, чисто мужской интерес.

Антониетта резко вздохнула, прижимаясь спиной к подушкам, боясь, что делает из себя дуру.

— Что ты делаешь?

— Дотрагиваюсь до тебя. Ощущаю твою кожу. Может быть, сегодняшние события не напугали тебя, но меня они повергли в ужас. Я должен убедиться, что ты в безопасности, так что просто сиди и позволь мне сделать это.

— Байрон, ты неразумен. Конечно, я в безопасности. Я здесь, в палаццо, в безопасности своей кровати, благодаря тебе, — она постаралась быть практичной. Антониетта всегда была практичной, даже в своей постели во фривольной ночной рубашке.

Он обхватил ее за затылок и притянул к себе. Его рот соприкоснулся с ее, и земля содрогнулась. Перевернулась. Замерла. Антониетта растаяла. Байрон оказался объят пламенем. Поцелуй стал более глубоким и нежным, горячим и беспощадным, и все это одновременно. Мир взорвался опаляющим теплом, от которого было не скрыться. Искры скакали по коже, пробегали между ними. Молния танцевала в их венах.

Антониетта просто растворилась в нем. Стала его частью. Всегда была его частью. Лорда Байрона, ее темного, задумчивого поэта с бархатисто-темным голосом и неисповедимыми путями. Она подалась навстречу ему, охваченная магией момента, изливая огненную страсть в своем ответе. Биение ее сердца соответствовало его, пламя, горевшее в ней — пылающему в нем.

Байрон что-то буркнул, звук получился больше животным, нежели человеческим. Он поднял свою голову, всего на несколько дюймов:

— Ты хотя бы представляешь, что делаешь со мной?

Его дыхание на ее коже было теплым. Его губы слегка коснулись уголка ее рта. Лаская? Поддразнивая? Случайно? Она не знала. Антониетта покачала головой, прикасаясь к своим горящим губам, чтобы убедиться, что она не в ловушке сна.

— Откуда мне знать? Ты никогда не говорил ничего, указывающего, что тебя влечет ко мне. — Было трудно говорить. Сохранять некую видимость нормальности, когда она хотела его всеми фибрами своей души.

— Влечет к тебе? — в его голосе прозвучали иронические, самокритичные нотки. — Мне трудно назвать то, что я чувствую, когда нахожусь где-то неподалеку от тебя, влечением. Я страстно жажду тебя. Пылко желаю каждый миг своего бодрствования.

Антониетта отпрянула от него, сильнее вжимаясь в подушки и прижимая к губам свои дрожащие пальцы. Она все еще ощущала его вкус. Она все еще чувствовала его глубоко внутри себя, словно он проник под ее кожу и крепко обернулся вокруг сердца.

— Ты никогда ничего не говорил. Никогда.

Музыка буйствовала в ее сознании, чистые мелодичные нотки умоляли, чтобы их выпустили на свободу. Она отчетливо слышала резкие звуки. Фальшивые тона. Звон от неожиданно сталкивающихся тарелок, поражающий своим диссонансом.

— Спустя столько времени, ты вдруг решил, что хочешь меня? И я должна поверить, что это никак не связано с тем, кто я такая? Что все дело в моей симпатичной внешности? — заставила она себя бросить это ужасное обвинение, хотя все внутри нее кричало: «Помолчи, прими то, что он тебе предлагает, какими бы ни были его причины».

Она бы так и сделала, если бы это был кто угодно, а не Байрон.

Антониетта почувствовала движение, когда он встал с кровати, но при этом не услышала ни звука. Молчание тянулось так долго, что ей захотелось дать волю слезам, стоящим в глазах. Но вместо этого она подняла подбородок и ждала. Будь он проклят, что позволил ей одурачить саму себя.