Темная река - [17]

— Не могу. А тебе… тебе нравится убивать? Скажи честно.

— Нет. Но если надо, значит, надо. Ведь кто-то должен это делать. Сначала я тоже не хотел, говорил, что не могу, не сумею. Когда же командир на меня прикрикнул, я сразу успокоился.

Проспать до утра им не удалось — разбудила хозяйка, сообщив, что в деревню едут немцы. Они быстро оделись и вышли в морозную ночь. Кругом стояла тишина, только кое-где лениво лаяли собаки. Не оглядываясь, двинулись они по тропинке, указанной хозяйкой. Когда они отошли от деревни на порядочное расстояние, до их слуха донесся шум автомобильных двигателей.

Расстались около шоссе: Скиба направился в сторону ближайшей железнодорожной станции, Зенек — прямо. Он не пошел по шоссе — боялся немецких автомашин, боялся пешеходов и крестьянских телег, боялся всего и всех, несмотря на то что в кармане шубы он судорожно сжимал рукоять пистолета.

Замерзшие кочки мешали идти. Зенек спотыкался на земляных пластах, отваленных плугом даже на межу. Поле вокруг лежало плоское, темное и тоскливое. Кое-где кружились вороньи стаи, их хриплое карканье только усиливало гнетущее чувство.

Не так представлял он себе борьбу. Необходимость прятаться во тьме, скрывать свою деятельность от всех, даже самых близких, временами доводила его до отчаяния. Он знал, что так надо, не жаловался, но все равно завидовал своим ровесникам, которые с наступлением сумерек парами выходили дежурить на деревенскую улицу с карабинами через плечо.

Убивали ли они? Грызла ли их по ночам совесть? Просыпались ли они, как он, видя перед собой зеленые лица? Он не знал и никого не спрашивал об этом. Зачем? Чтобы ему ответили так же, как Скиба: что самое трудное — это начать…

Он петлял по межам, по узким полевым стежкам. Иногда попадалась разъезженная и теперь замерзшая дорога. В полях по-прежнему никого не было. Работы закончились, люди трудились теперь только в усадьбах. Это и хорошо, и одновременно плохо. Хорошо, что его никто здесь не встретит. Плохо потому, что, одинокий среди серой пустоты полей, он был виден издалека.

Интересно, что сейчас делается в Древенной? Зенек осмотрелся и внезапно остановился. Над деревней поднимался столб дыма — бурого, тяжелого, прямо возносившегося в небо, не отклоняемого в сторону ни малейшим движением ветра. Он замер на месте. Не было никакого сомнения: немцы жгли деревню. Он знал, почему жгли.

И вдруг он подумал, что люди, у которых жгли дома, там, в Древенной, наверное, проклинают его и Скибу, хотя и не знают их. Зенек и Скиба принесли им беду. А вернее, не они, а Матеуш и Александер. Но с другой стороны, сколько человеческих жизней они спасли, убив того бандита! Сколько людей благодаря им останется жить на свете…

Александер приказал Зенеку убить полицейского. Ему, видимо, приказал его начальник — Матеуш, брат, с которым росли в одной люльке. А кто приказал Матеушу? Кем были те люди, которые с легким сердцем выносили смертные приговоры, хотя бы и врагам? Ведь ксендз учит, что врагов надо прощать! Но ксендз Голашевский, судя по всему, тоже помогает Матеушу. Кто же прав? Как узнать, кто говорит правду?

Клубы дыма все разрастались, возникали новые дымные султаны: видимо, немцы поджигали хату за хатой. А ведь там люди. Что будет с ними?

На мгновение у Зенека возникло желание повернуться и бежать назад в деревню, стрелять, защищать их… Потом он беспомощно взглянул на пистолет, который держал в руке, опустил голову и побрел своей дорогой.

Матеуш и Александер стояли во дворе и с тревогой наблюдали за дымом, темной тучей застлавшим горизонт.

— Может быть, это не в Древенной? — промолвил Александер.

— Если бы…

— Интересно, как там ребята?

— Да…

— Скибе не впервой, да и наш Хромой тоже не из робких… успели, наверное, скрыться.

— Если бы… — снова повторил Матеуш.

На других дворах тоже стояли крестьяне и молча смотрели в ту сторону. Красный петух — самое страшное бедствие. Они не знали, почему горит Древенная, не знали даже, что это Древенная, предполагали только.

Стоял на своем дворе и Людвик Станкевич, чадя толстой самокруткой, смотрел на дым.

— Как будто в Древенной… Не приведи, господи! Деревня большая, застроена тесно, как и у нас… От мора, голода, пожара и войны, — прошептал он с тревогой и вышел на дорогу.

Беспокоило его еще кое-что. С некоторых пор его стало тревожить, что сын куда-то уходит по ночам, а когда возвращается, бросается измученный на кровать и лежит целыми часами, не отвечая на зов, отказываясь от еды. Зенек никогда не был разговорчивым, но с отцом иногда перебрасывался парой слов. Однако после таких ночей он не замечал никого, лежал, уставив взгляд в потолок и, по-видимому, сильно страдал. Людвик не приставал к нему с расспросами. У парня какие-то свои проблемы, о которых он не хочет говорить. Пусть не говорит. Но иногда его так и подмывало кое о чем спросить сына. Сегодня его снова нет.

Станкевич немного постоял на дороге, затем махнул рукой и вернулся во двор. Как раз в это время из хлева вышла жена:

— Горит где-то…

— Не слепой, вижу, — буркнул он и направился в хату.

Жена шла за ним.

— А Зенека сегодня ночью опять не было.