Темная река - [16]

— И на такого подлеца нет божьей кары! — говорил крестьянин. — Что этот сукин сын делает с людьми! Ему выстрелить в человека — все равно что плюнуть. Забрать, что вздумается, из хаты или из хлева — это для него в порядке вещей. Две недели тому назад приказал привести к нему Ядзку, дочь Мариана Подгурского, красивую девушку. Не послушались. Девушка убежала в Люблин. Тогда он так измордовал Мариана, что тот и сейчас еще харкает кровью. Нет на него божьей кары… Или вот взять меня… Зарезал я к празднику свинью, а какая-то зараза ему донесла. Он подъехал сразу с подводой и забрал все, даже голову и ноги, да еще меня по лицу ударил и пригрозил, что заявит немцам. Что мне оставалось делать?

Выцветшие глаза крестьянина тупо уставились на мелькающие конские ноги. Для порядка он изредка взмахивал кнутом. Зенек сидел понурившись. Этого вооруженного бандита он должен убить и, кроме того, прочитать ему приговор… Господи!

Лошади бежали резво, и вдалеке уже показались первые строения Древенной. Это была не то деревня, не то поселок: почта, полицейский участок, школа, трактир… Сами жители называли Древенную городом.

— А ты, парень, в Древенную? — спросил крестьянин, когда проехал первые дома.

— Да.

— А к кому?

— По делам, — прозвучал неопределенный ответ.

Крестьянин замолчал.

Зенек слез с повозки:

— Бог заплатит. — Он подал хозяину руку и уверенно свернул на первую попавшуюся хорошую дорогу. Он прекрасно знал Древенную, помнил, где располагался полицейский участок, где трактир. По имевшимся сведениям, Гурский ежедневно с наступлением сумерек заходил в трактир, выпивал несколько рюмок водки и возвращался в участок — там он и жил. Приговор предстояло привести в исполнение именно на пути из трактира в участок. Со Скибой Зенек должен был встретиться у трактира. Там их будет ждать кто-нибудь из местной организации.

Убедившись, что крестьянин его не видит, Зенек повернул к трактиру. Скиба уже ждал его.

— Сидит там, — сказал он.

Они перешли на противоположную сторону шоссе и стали терпеливо ждать. При каждом скрипе дверей напряжение их возрастало, и они крепче сжимали рукоятки пистолетов. В дверь трактира входили и выходили разные люди. Некоторых выводили, они пошатывались и что-то напевали.

Время тянулось мучительно медленно.

Мороз пощипывал щеки и нос. Стыли ноги. То ли от напряжения, то ли от холода стучали зубы.

Когда темнота полностью скрыла все вокруг, в освещенных, распахнутых внезапным толчком дверях показалась рослая фигура в высокой шапке.

Они пошли следом, договорившись, что стрелять будет Зенек, а Скиба, как более подвижный, будет его прикрывать. Зенек ускорил шаг, стараясь опередить спокойно идущего полицейского. Скиба остался сзади. До полицейского участка оставалось около ста метров, когда Зенек, с усилием выбрасывая перед собою негнущуюся ногу, наконец обогнал Гурского. Тот не обратил на это внимания.

Парень внезапно обернулся и направил на него пистолет:

— Руки вверх!

Полицейский, не растерявшись, схватился за кобуру. В этот момент Скиба приставил ему к спине свой пистолет.

— Спокойно! И без крика!

Гурский медленно поднял руки.

— За преступления против польского народа… — начал заученный наизусть текст Зенек. Язык не слушался его, зубы выбивали дрожь. — Именем польского народа…

Полицейский молча смотрел на него, даже не делая попытки пошевелиться.

— …ты приговорен…

Этот момент они прозевали. Гурский неожиданно пригнулся и прыгнул в придорожные кусты. Они оба выстрелили ему вслед, однако его шаги продолжали гулко отдаваться по замерзшей земле. Скиба перескочил через кусты и выпускал одну пулю за другой в бежавшую фигуру. Зенек ковылял следом. Продравшись сквозь кусты, он остановился, долго водил стволом пистолета, целясь в убегавшего через поле Гурского, наконец нажал на спусковой крючок — и фигура исчезла. Он заковылял в ту сторону.

Они нашли его в поле, истекавшего кровью. Он был еще в сознании, непослушными пальцами, стоная и охая, пробовал открыть кобуру. Изо рта у него бежала струйка крови. Он умер у них на глазах.

Зенек чувствовал, что сейчас потеряет сознание. Спотыкаясь о кочки, он отошел немного в сторону, его начало рвать.

Полем они вернулись в Древенную и переночевали в одиноко стоявшей хате у дальней родственницы Скибы.

Это была самая кошмарная ночь в жизни Зенека. Во сне и наяву ему непрестанно мерещилось лицо убитого, что-то давило на горло и грудь. Он метался в постели и, не просыпаясь, стонал. Встревоженный Скиба даже разбудил его:

— Что с тобой, Брузда? Болит что-нибудь?

— Нет.

— Что же ты тогда стонешь?

— Не могу спать.

— Это бывает с непривычки. Не волнуйся, человеку в таких случаях всегда мерещится неизвестно что… Потом все наладится. Даже лица его не будешь помнить.

— У тебя тоже так было?

— Конечно. Первого я отправил на тот свет у нас в Мельни. Такая же сволочь, как и этот, здешний: людей убивал, грабил все подряд. Я тоже блевал, как после пьянки. А теперь…

— Много уже их у тебя на совести?

— На какой совести, браток?! Или ты считаешь, что застрелить такую гадину — это грех?

— Но ведь это же человек!

— Он ничем не лучше зверя. Нечего с ними церемониться. Времени жалко. Спи, а то утром рано, вставать.