Темная река - [15]

Они объяснили, а потом медленно пошли к дому старосты. У Зенека подгибались ноги. Даже та, негнущаяся.

— Что ты так хромаешь? — спросил один из местных.

— Я всегда так хромаю, — пояснил он и стиснул зубы.

О их деятельности знали немногие — не считая Матеуша и его брата Александера, может быть, трое-четверо из руководства. Не хотели их раскрывать. Парни были удобны тем, что их считали глуповатыми. Сначала это мучило их, но потом они привыкли. Все поручения выполнялись добросовестно, и до сих пор все шло гладко. Их операция в Каменисках прошла успешно; ни жандармам, ни полиции не удалось напасть на след ее исполнителей.

В рождественские праздники Зенек не выходил из дома. Ел, пил, спал, лениво выслушивал новости, которые приносила Бронка, и снова засыпал.

На второй день рождества, когда родители и сестры ушли к родственникам на свадьбу, в хату неожиданно заглянул Александер:

— Хорошо, что ты дома, ты мне нужен. Надо сходить в Древенную и пристукнуть там одного фольксдойча.

— За что?

— Не твое дело. Это приказ.

— Хорошо. Кто он?

— Полицейский. Его фамилия Гурский.

— Польская фамилия…

— Ну и что? С тобой пойдет Скиба.

— А почему не Бенек?

— Слушай, Зенек, ты сам попросился в организацию, верно? Мы тобой довольны. Но ты слишком много спрашиваешь. В подполье не принято задавать лишние вопросы. Если решение принято, значит, для этого есть основания. Ты должен только слушать и исполнять приказы.

— Так точно.

— Подробности сообщу тебе завтра.

Не такой представлялась Зенеку эта борьба. Он всегда мечтал встретиться с немцами в скрытой схватке, чтобы драться как мужчина. А ему все время давали разные второстепенные поручения: что-то привезти, что-то обеспечить, хорошенько проучить кого-нибудь. Его посылали туда, куда он мог пробраться незамеченным.

Избивая безоружного человека, даже если он был негодяем и предателем, Зенек чувствовал отвращение. Но, несмотря на это, все такие поручения он выполнял скрупулезно, к полному удовлетворению своих руководителей.

Убийство человека возбуждало в нем омерзение и страх перед карой небесной. Несколько раз он собирался пойти к ксендзу Голашевскому и исповедаться в своих тяжелых грехах, однако не знал, как отнесется к его раскаянию пожилой ксендз. Он слышал, что тот по мере своих возможностей помогал организации, и боялся, что старик расценит его исповедь как проявление трусости, а этого Зенек боялся пуще огня. Не хватало только, чтобы его назвали трусом… Жизнь в деревне сделалась бы тогда совершенно невыносимой.

И вот опять надо убрать какого-то полицейского. Фольксдойча. Несомненно, он сволочь. Но у Зенека постоянно стоит перед глазами тот, из Камениск…

Нет, не годился он для такой деятельности, хотя и понимал, что она необходима. Следовало бы прямо сказать Александеру или Матеушу, что он не может выполнять такую работу. Но в этом мог признаться любой другой парень из организации, только не Зенек Станкевич, хромой придурок.

По ночам ему снился убитый в Каменисках, который с позеленевшим лицом и выкаченными глазами шел на него, протянув вперед руки. Весь покрытый потом, с перехваченным от страха горлом, Зенек просыпался, ладони его обхватывали шею, как бы защищая ее. После такой ночи он ковылял в костел и, упав на колени, долго молился. На это обратили внимание дома. Начались издевки: Зенек-де хочет стать святым. Он никогда прежде не отличался особой набожностью: ходил в костел, потому что все ходили, болтал там с приятелями, рассматривал девчат. Однако со времени несчастного случая его ни разу не видели в костеле — он стыдился показаться людям на глаза.

Ксендз даже остановил однажды его мать и строго отчитал ее за это, говорил, что в своих страданиях парень должен искать утешения у бога…

И вот такая внезапная перемена! Люди не переставали удивляться.

Но и молитва не помогла. Каждую ночь его преследовал зеленый труп.

А теперь этот Гурский! Зенек слышал о нем: ведь от их деревни до Древенной только двенадцать километров, а дурная слава разносится быстро. Говорили, что тот стреляет в людей и убил уже более десяти человек — торговцев и крестьян из окрестных деревень. Когда напивался, приказывал каждому встречному становиться на колени — слякоть не слякоть, снег не снег — и, снимая шапку, приветствовать его. Полицейским в Древенной он был уже более десяти лет, но никому и в голову не приходило, что он немец. Зенек знал все это и был согласен, что такой человек заслуживает пули. Но хладнокровно убить человека он не мог.

Скибу, своего напарника, Зенек знал хорошо, знал, что он отважен и не спасует ни перед чем. Может быть, он исполнит приговор?..

Остановив на шоссе телегу, Зенек попросил подвезти его. Одиноко ехавший крестьянин, взглянув на его больную ногу, подвинулся, уступив ему часть соломенной подстилки.

Закурили, поругали мороз. Затем хозяин начал осторожно выведывать у Зенека, откуда и куда он едет. Парень отделался какой-то отговоркой, и крестьянин не настаивал, а удовлетворившись полученным ответом, перешел к обычным в те времена сетованиям на жизнь.

Оказалось, что сам он из Древенной. Разговор зашел о местных полицейских. Когда прозвучала фамилия Гурского, Зенек внезапно почувствовал озноб во всем теле.