Телеграмма - [2]

- Пионер-первопроходец, - злобно сказал Гурко. - Теперь стол у окна займет.

Столы у окна были в Доме творчества в цене: там сидели секретари Союза, и обслуживались эти столы в первую очередь. Роскошный вид на елово-сосновую рощу наполнял эту привилегию еще и эстетическим содержанием.

Затащив чемоданы под козырек подъезда, мы отправились к администраторской стойке, от которой только что отчалил удовлетворенный Петров.

Возникла небольшая заминка - кого пропускать вперед.

- Пропустите меня, - попросила Самохина. - Мне надо поскорее записаться на грязевые ванны.

Вслед за тем обнаружились неотложные дела у Гурко.

- Хочу поскорее проверить бар. Да и биллиардную, - доверительно признался он. - Не закрыли ли при покойнике?

Покойником он называл Андропова.

Короче, мы оказались последними, и мне даже стало чуть обидно. Ну да, я молодой литератор, моложе всех этих блядей... но я, в конце концов, секретарь семинара Союза писателей. Лауреат. Пусть не Ленинской премии, не Государственной. Пусть московской городской. У Самохиной с Гурко и городской нет. Но тут жена потащила меня к газетному киоску, где чудесным образом нашлась свежая "Литгазета", и я успокоился. Ладно. В конце концов, место у окна мне не больно-то и нужно.

2

Десятиэтажный корпус, именуемый в просторечье "главным", был пуст там бушевал капитальный ремонт. Советских писателей расселяли по коттеджам. Нас отправили - согласно литфондовской разнарядке - в фиолетовый двухэтажный домик с мансардами. Побросав в шкаф вещи и полюбезничав с сестрой-хозяйкой, мы пошли на море.

Море бушевало. То есть штормило. Короче, немного волновалось. Все-таки Балтика, на большее она не способна.

Пляж был почти безлюден. Вдоль береговой линии, заложив руки за спину, смахивая одновременно ростом, осанкой и позой на Петра Первого, пружинистой походкой шел писатель Петров. Вид его был мрачен. Теща и сестра тещи, расстелив на песке казенное верблюжье одеяло, сидели под деревянным грибом, хотя ни солнца, ни дождя в природе не наблюдалось. Видимо, они расположились там из предусмотрительности.

Увязая в маленьких барханах, мы пересекли пляж и вышли на затвердевшую от влаги полоску песка у самой воды. Рядом маршировал Петров.

- Погода не радует, - с фальшивой грустью в голосе заметил я.

Петров остановился, посмотрел на меня уничтожающим взглядом и досадливо махнул рукой.

- Какая еще к черту погода, - сказал он. - Жизнь не радует.

И двинулся дальше.

- Скорбит, - раздался голос сзади. Мы обернулись. В нескольких метрах от нас стоял Гурко. Ветер раздувал его редкие волосы. Расстегнутая замшевая курточка развевалась им в такт. Гурко был крепко пьян.

- Скорбит, - повторил он.

- Отчего скорбит? По какому такому поводу?

- Балаховский, ты не знаешь? Ты в натуре не знаешь? - оживился Гурко. Оживление его было явно нездоровым. По всему было видно, что Гурко собирается сообщить про Петрова какую-то гадость.

- В натуре.

- Ну, вообще... - И Гурко развел руками. - Ты что, с Луны свалился? Ведь Рашидов умер. Или застрелился, один черт. Помер, короче, Шараф Рашидович.

- А Петров...

- А Петров был его единственным переводчиком. Понимаешь ты: единственным. На весь Советский Союз. Вообрази, какие бабки! Нет, этого нельзя вообразить!

- Саша, разве Петров знает узбекский? - спросила моя жена.

Гурко демонически захохотал.

- Ни слова! Ни слова он по-узбекски не знает! - закричал он. Потом осекся, посмотрел на тещу и сестру тещи, сидевших под грибом. Но те, по счастью, были увлечены какой-то беседой. - Конечно, ни хрена он по-узбекски не знает, - продолжил Гурко на сей раз гораздо тише. - Ему прямо из ЦК подстрочники привозили. Нарочным привозили, фельд, блядь, егерем.

Наверху, на гребне нависавшей над пляжем дюны, появилась Самохина.

- Это же якутские прииски! Клондайк! - уже шипел Гурко. - За один только семитомник... можете себе представить...

Самохина пронесла свое богатое тело вниз по лестнице и направилась к нам. Я сделал Гурко предостерегающий жест.

- Степанида - свой человек, - сказал он. - Не пори муру.

- Свой, - согласился я. - Мы вообще все свои люди. Знать бы только, кто доносы куратору московского отделения пишет.

Самохина приблизилась к нам, огляделась по сторонам и спросила:

- Петров, животное, скорбит?

- Скорбит, - сообщил Гурко.

Степанида повернулась к нему и принюхалась.

- И ты тоже животное, - сказала она. - В баре успел напиться?

- В баре! - охотно согласился Гурко. - А где еще? Не пойду же я, видный русский писатель, искать первого мая дежурный винный магазин?.. Кстати, никто не хочет выпить? Отметить, так сказать, начало творческого отпуска.

- Ой, иди ты к лешему, - гневно сказала Самохина. - Я сюда что, водку пить приехала? Тем более, что у меня теперь английская диета. Плюс йога. Категорически исключено употребление спиртного. Просто категорически.

- Ну, самую малость! - не унимался Гурко.

- Если только самую малость, - неожиданно согласилась Самохина.

Через пять минут мы уже сидели в баре. Гурко заказал две бутылки водки и соленые орешки.

- Кто же орешками водку закусывает? - возмутился я. - Орешки к пиву хорошо, а не к водке. Там что, бутербродов никаких нет?