Телеграмма - [10]

- Кондаков! - зловеще прошептал я.

Вошли Гурко и Галимов. Классик башкирской литературы бережно держал в руках огромную бутыль с мутноватой жидкостью. Вслед за ними, церемонно раскланиваясь, вошел Провский.

- Я Лешу тридцать лет знаю, - сказал он. - Смогу его остановить, уберечь от непродуманного шага.

- А Петров тоже придет? - спросила жена. - И братья Грум?

- Кобзарь придет, - ответила Степанида.

И точно: через минуту появилась Кобзарь. Она принесла большую коробку шоколадных конфет и свою новую книгу о Фадееве. Кобзарь была крупным фадеевоведом. Собрание ее трудов занимало на любой библиотечной полке вдвое больше места, чем книги самого Фадеева.

- Конфеты к чаю, - сказала она.

Гурко и Галимов занервничали.

- Мне кажется, кто-то говорил про пельмени, - начал князь.

- Сварю сейчас, - почему-то обиженно отозвалась Степанида.

Пельмени она сварила в электрическом чайнике. Чайник яростно подпрыгивал, и казалось, что он вот-вот взорвется. Из носика валил пельменный пар. На столе появились тарелки и стаканы.

Потомок фельдмаршала оживился, а в глазах Галимова появился холодный блеск несокрушимой решительности.

- Ах, почему обязательно водка? - с укоризной спросила Кобзарь. Неужели нельзя просто попить чаю?

- Мы попьем чаю, - заверил ее Гурко. - Только сначала водочки немножко примем. Ваш Фадеев, знаете, тоже ударял.

- Да, но чем это кончилось?

- А чем это кончилось? - с неожиданным злорадством переспросил потомок фельдмаршала. - Вы в своих книжках только о скоропостижной кончине пишете. Нет бы написать, как покойничек квасил и как застрелился спьяну. В назидание потомкам.

- Не трогайте Фадеева! - дрожащим голосом запела Кобзарь. - Он пил... да, он пил, но он пил не так, как вы! И по другой причине!

Галимов встал с койки и нежно обнял ее за плечо.

- Римма! - проникновенно сказал он. - Все мы пьем по другой причине. По одной причине долго пить нельзя.

Кобзарь помолчала, а потом сказала:

- Налейте, что ли, и мне... С волками жить...

Быстро выпили по первой, тут же разлили по второй. Степанида не успевала выгребать пельмени из чайника и раскидывать их по тарелкам.

- Хорошо у нас, - сказал Гурко. - Почаще бы собираться.

- Только вот Кондаков что-то не идет, - заметил Провский, жуя пельмень. - Пора бы ему, второй час скоро.

Напоминание это, однако, не подействовало на Степаниду удручающе.

- Придет, куда он денется, - легкомысленно сказала она. - А мы тут пока телеграмму Пуладику допишем. Я даже начало придумала. - И она извлекла из-под чайника смятый листок. - Вот. Мы пишем вам с морского побережья, где шелест волн напоминает о шелесте струн вашей гитары.

- Сказано с душой, - кивнул Провский.

- Да, это поэтично, - согласилась Кобзарь.

- Вы прошли славный путь, - затараторила воодушевленная Степанида. В отличие от многих сверстников, Вы вернулись с войны живым... Балаховский, не корчи рожи... Ваши песни стали мерилом человеческой порядочности... тра-та-та, неразборчиво... ага, отзывчивости, доброты. Сегодняшнее возрождение Арбата, свидетелями которого мы становимся, стало результатом пробужденного ими общественного интереса к проблемам одной из старейших улиц города.

- Надо только уточнить, какого именно города, - вставил Галимов. Не все в Москве живут. В Уфе, например, нет Арбата.

Дальнейшее молчание становилось неприличным.

- Позвольте! - начал я.

- Не позволю, - отрезала коварная Степанида. - Поправки в конце. Ваши исторические произведения... Стоп, где это? Потеряла место из-за тебя...

И в этот момент раздался громкий стук в дверь.

Все вздрогнули.

- Степанида! - прогремел из-за двери голос Кондакова. - Открой! Открой мне, ты же сама звала!

- Я не звала... - почему-то шепотом отозвалась Степанида. Лицо ее побелело. - Иди спать, Леша!

- Открой мне, Самохина! - взвыл Кондаков. - Ты не можешь отказать мне, как коммунист коммунисту.

- Да откройте же ему дверь, - спохватилась Кобзарь. - Нас семеро здесь, в конце-то концов.

- Тише! - зашипел на нее Гурко. - Впустить мы его всегда успеем, пусть дальше говорит.

Кондаков нетерпеливо дергал дверную ручку с той стороны.

- Имей ко мне сострадание! - неслось из-за двери. - Ты сама будешь благодарить меня за те минуты, когда...

Внезапно дверь раскрылась. Видимо, ее просто забыли запереть.

Кондаков стоял на пороге. На нем был серый свитер грубой шерсти и светлые, хорошо отглаженные брюки. В правой руке он держал двухкопеечную школьную тетрадь.

- А что это вы все здесь делаете? - удивленно спросил он. - Пьете водку? Я тоже выпью. А что так поздно-то?

Провский захрюкал, как давеча. Видимо, он уже догадался, в чем дело.

- Собственно, это мы вас хотели спросить, Алексей Митрофанович, неуверенно начала Кобзарь, - что здесь делаете вы?

- Я дошел до прений, - ответил Кондаков.

- Простите, до чего?

- До прений, - повторил Кондаков и, подойдя к столу, налил себе полный стакан самогона.

Захрюкал и Гурко. Провский же, перегнувшись пополам, давился от хрюкоты.

- Поэму... ох... какой я осел... поэму он пишет... - рыдая от смеха, выдавил Провский. - Леша поэму пишет... ох... про апрельский Пленум ЦК КПСС... грехи мои тяжкие... какой я осел... забыл...